"Нодар Джин. Учитель (Евангелие от Иосифа)" - читать интересную книгу автора

Я сделал еще одно заявление: во-первых, все в мире повторяется.
Чтобы легче было запомнить. И смеяться.
Во-вторых, даже если Сталин не воскреснет, этот роман о нем можно будет
сочинить в любое время. И сочинить его сможет каждый, кому в выражении
"грузинская душа" покоя не даст главное слово - второе. Ибо книгу о Сталине
я действительно пишу "совместно" с ним - от первого лица.
От усатого и изрытого оспинами лица Иосифа Виссарионовича Джугашвили -
настоящего человека, которому лучше других удалось притаиться в каждом
настоящем же человеке среди нас...
Нодар Джин

1. Каждый раз вечность начинается неожиданно...

В этом деле трудней всего не сюжет сочинить или мысль.
Подобных вещей у меня скопилось не меньше, чем времени. Особенно после
войны, когда оно перестало двигаться. Видно даже - из чего состоит вечность.
Без этого понимания, однако, сочинять не стоит: настоящая книга убивает
не время, а вечность. Которую люди боятся. Потому, что вечность нигде не
заканчивается. И каждый раз, как и сегодня, начинается неожиданно.
Лейб не играет в этой книге никакой роли, и я тут вспоминаю лишь, что
он жил как стилист. И называл себя Львом Давидовичем. Соответственно, самым
неожиданным считал не вечность, а наоборот, - старость. Красиво, но глупо.
Как большинство лейбов, слова он знал все, но душу - только свою.
Перед его умением говорить красиво я до сих пор снимаю фуражку. Но
перед его пониманием души - надеваю обратно.
Старость - это слово. Пустое. Умираешь не после старости, а после
жизни. Иначе ничего пугающего в смерти не было бы.
Пустых слов я наслышался столько, что под их грузом мой ЗИС утонул бы
сейчас в этом снегу. Слов вообще много - и писать их легко.
Трудно другое - обойтись без памяти. Забыть, что про все на свете уже
знаешь. Сочинительство требует умения удивляться. Но удивлению мешает
память.
Без нее у меня не было бы и привычки к себе. А я к себе привык. Не живу
без себя и дня. Писатель же должен уметь обходиться без себя. Поэтому я и
хотел им стать. Все остальные ко всему привыкают. Даже к смерти.
Я не знаю никого, кто не привык бы к ней и вернулся. За исключением
Учителя. Который и играет в этой книге главную роль. Вместе со мной.
Но Учитель знал глаголы вечной жизни. Стань я с самого начала
сочинителем, - сочинял бы только о нем. Даже жизнь свою - если начать
заново - прожил бы как Учитель. Без привыкания к ней. И умер бы так же. Без
привыкания к смерти.
В детстве - пока я еще не привык к себе - у меня была уйма времени жить
не своей жизнью. Но за это наказывали. Ибо мне приходилось говорить не свои
слова.
Я воображал себя не человеком. Русским богатырем, например. На коне.
Или монгольским ханом. Тоже на коне. Конь человечнее автомобиля. Тем
более - человека.
С высоты седла мне открылся вид на другой мир. Не на лачугу мою
глиняную, а на каменные дома со шпилями над чистой рекой. А она плещет и
подрагивает янтарным бисером фонарной ряби. В эти минуты дятел стучал не по