"Яна Джин. Отрывки из бесед " - читать интересную книгу автора

предположить. Твоим чертам лица,
лоснящегося жиром, очертаньям тела,
расстленного безделием, любовь не шла
и в дни Творения. Она - не дело
Твое. Любовь - по ту черту добра и зла.
Но Ты, как мужики, чураешься необщих мест
и, как они (за исключеньем...), не берешь на шею крест.
Любовь - когда тебя высокий поднять стремится над собой,
в разреженную высь, где плещет ветер, как прибой,
который размывает память о том, что глаз узрел окрест.
Чем выше в небо - больше видно внизу земли, хотя детали
уже труднее опознать: ни новостроек, ни развалин.
Не отличить целинной суши от той, что отдана под зданья, -
видней становится зато рисунок мирозданья:
калейдоскопное, случайное собрание
кругов, квадратов и спиралей,
крестов, овалов и диагоналей...
Как если б мир застыл, - забыл, что есть еще движение,
и загляделся на себя с глупейшим выражением.
(Так женщина, не видевшая зеркала с девичьих лет,
молчит, дорвавшись до него: не верит собственному зренью.)
Но это хорошо, поскольку счастье есть забвенье.
Точнее, памяти оно - непререкаемое тленье.
Еще: блаженство - это верность, а не простое "непредать".
Добро не есть "незло"; и если надо передать
в словах значенье "жить", то мало слов "не умирать".
Еще: блаженство есть не просто чудное мгновение,
а устраненье вечных мук его непостижения.
Исчезновенье памяти. Ее освобождение
от всех мгновений (чудных и нечудных). Превращение
в прохладное, прозрачное дыханье-дуновение...

Часть вторая

Устала услаждать Тебя. Хореи эти, ямбы
фальшивы, ибо речь нелицемерна.
"Под музыку, - сказали мне, - поются дифирамбы,
а в рифму не бранятся!" Это верно.
Но не для музыки я так, - для нагнетания
внутри себя иного состояния...
"Поэзия... Разгул... Предел..."
Ты где? Вот, сядь на стул: Тебе
не будет музыки! Отныне "все и вся" -
не "Ты", а "я".
Хоть ненадушен Ты и малодушен, -
поближе уши! И не только слушать, -
записывать теперь изволь
в тетрадь слова для тех, кого пугает
лишь свет дневной, кто обретает
через уход существованье там,