"Федор Васильевич Гладков. Повесть о детстве" - читать интересную книгу автора

И ехидно склоняется над вязаньем.
Она кажется мне тяжеловесной и горбатой: спина упруго выгибается, коса
лежит на спине, как змея. Дед блаженно дремлет. Он лежит на лавке,
тощенький, жилистый, крепко сбитый, в коричневой домотканой рубахе и в
синих набойных портках. Голова его серебрится на коленях у бабушки, а
борода расстилается по ее китайке и кажется зеленой.
Я жду, что от этого непочтительного вопроса Катерины дед вскочит,
завизжит, затопает ногами, схватит жгут, который огромным серым червяком
лежит в его ногах, и бросится на нее: он ведь не терпит никаких возражений
и никаких вопросов. То, что изрекает он, - это неоспоримо и священно.
Но по разомлевшему лицу бабушки и по выжидательной, спокойной усмешке
Кати видно, что дед будет лежать расслабленный и укрощенный. Он только
бормочет невнятно:
- Дура ты. Рази можно так говорить с отцом? В кого ты такая уродилась?
- Вся в тебя, тятенька: и смирением, и лепотой, и благочестием.
- Ка-атька-а! - осудительно поет бабушка, но от смеха брови ее ползут
на сморщенный лоб. Ей и страшно, и нравится эта опасная игра Катерины. -
Ка-атька, чего ты мелешь, мельница!
- Порол я тебя мало... мало порол...- ворчит дед, но голос его не
страшен.
Мне было всегда любопытно смотреть на Катю, которая не боялась деда и
братьев, и даже моего отца. Я был уверен, что она весела и бодра, и ходит
как уверенная хозяйка, и посмеивается, и покрикивает, и ехидничает, и поет
песни только потому, что обладает какой-то сверхъестественной силой, как
девица-поляница, о которой певуче рассказывала мне бабушка, когда мы с ней
по вечерам лежали на печи.
- Мало тебя пороли... - дремотно бормочет дед. - Ежели бы по-доброму
драли космы, ты была бы девка как девка - в страхе жила бы, дышать бы не
смела. Наш грех, Анна... за это с нас спросится на Страшном суде.
Развернет ангел книгу, ткнет пальцем и возопиет: "А ну-ка, рабы божьи,
грешницы нечестивые, как вы дщерь свою уму-разуму учили? Идите от меня в
огонь вечный, уготованный дьяволу и аггелам его".
Бабушка смущена и подавлена зловещими словами деда:
она молча смотрит на седую его голову, и руки ее слабеют.
А Катя ухмыляется, не отрывая глаз от вязанья, и притворяется
испуганной. Она елейно вторит деду:
- А я, тятенька, выйду и скажу ангелю: "Ангель божий, милый, ты же сам
видишь, неповинны они, тятенька с маменькой: ничего они со мной поделать
не смогли. Тятенька со всей душой драл бы меня как Сидорову козу, да я уж
больно отчаянная. Не раз было, ангель божий, когда я у тятеньки кнут
вырывала, а его самого брала за плечики и к переднему углу подводила и
кричала ему: "Молись богу, тятенька, уходи от греха!" - он только бегает
да портками трясет..." Ангель божий тогда с улыбочкой поглядит, голоску
золотую свою почешет и скажет: "Да шут с ними совсем! Пускай они, господи,
идут в рай: все едино от них толку никакого не добьешься..."
- Не богохульствуй, дура! Дай срок, я полежу вот, посплю... а потом и
космы тебе надеру...
Семья наша была небольшая - девяти человек, если считать по тому
времени и меня за человека. Несколько лет назад было двенадцать: двух
девок выдали замуж в соседние села - Марью и Пашу. Была еще прабабушка, да