"Федор Васильевич Гладков. Максим Горький - мой учитель" - читать интересную книгу автора

приписка в письме: "Работайте, не щадя сил, и все, что напишете,
присылайте мне..." - всколыхнула меня, как огромная теплая волна.
В первые же дни февральской революции я бурно устремился в Питер - во
что бы то ни стало увидеть наконец Горького - живого Горького, образ
которого, созданный мною, я носил в душе целых восемнадцать лет.
День был промозглый, пегий, грузный, суровый. Бурое небо давило на
город, и он непроглядно туманился, распластанный, казарменный,
жутко-огромный и грохотал грузовиками. Нева была еще забита льдом, но он
уже дрожал в судорогах, был старый, грязно-зеленый и грозный.
У мостов вода уже бурлила черными полыньями в водоворотах. И весь город
упруго и буйно дрожал, нервно волновался шинельно-серыми толпами,
невидимыми оркестрами и странной стихийной стремительностью пепельных
человеческих масс. Было такое ощущение, что этот огромный город накануне
был охвачен необъятным пожаром, а теперь - всюду дым, пепелища, и люди еще
переживают эту пожарную лихорадку.
В редакции "Летописи" - нутряная тишина и успокоенный электрический
свет. А. Н. Тихонов ввел меня в уютную темную комнату. Матово-зеленый
абажур мерцал скрытым фосфорическим сиянием и будто совсем не освещал
комнаты. Да, моя рукопись принята и будет напечатана в одной из очередных
книжек "Летописи". Алексей Максимович? Но его трудно увидеть - он очень
занят.
Впрочем, меня он примет. Завтра к часу дня он будет ждать меня.
В назначенный час я был уже на Кронверкском. Огромный серый пятиэтажный
дом. Тяжелые дубовые двери подъезда. Робко борюсь с дверью и не могу
осилить.
Заперты? Не могу найти кнопки звонка. Иду в ворота, во двор. Обычный
гулкий двор - колодец в отвесных утесах высоченных стен. Навстречу идет
старушка - должно быть, няня.
- Скажите, бабушка, как пройти к Алексею Максимовичу Пешкову?
Сморщенное лицо ее в недоумении.
- Пешкова? Такого нет здесь... не знаю... не слышала...
- Как не слышали, бабушка! Он живет здесь. Ну, Горький - как же вы не
знаете?
Лицо вспыхнуло, в глазах - искорки, морщинки молодеют.
- Ну, батюшка, так бы и сказал. А то - Пешков. Вон он - на пятом этаже.
Да вы бы с парадного. Чего же вы со двора-то?
- Заперто парадное.
- Неужто? Да ведь оно, кажись, никогда не запирается. Ну, что
сделаешь...
Она берет меня под руку, ласково ведет несколько шагов и указывает ка
одну из открытых дверей.
- Идите, сынок, черным ходом... Прямо - ка пятый. Там он и есть. Идите
смелее.
Милая старушка! Она меня ободряет: должно быть, лицо мое было тревожным
и паническим.
Я очень долго поднимался по грязной черной лестнице - очень часто
останавливался от волнения. Горький, Горький неужели я сейчас увижу
Горького?
Я постучал в дверь, и она сразу же распахнулась Кухня. Что-то трещит на
сковородке и клокочет в пару и дыме. На пороге - хорошенькая,