"Виталий Гладкий. Подозреваются в убийстве" - читать интересную книгу автора

обратно: на столе, в кабинете...
Следователь поднялся, прошелся по комнате, остановился возле книжных
полок. Да-а, завидно... Вспомнил свои макулатурные, завздыхал... А тут Лев
Толстой, Пушкин, Генрих Манн, Горький... И застыл неподвижно с поднятой
рукой: Джек Лондон! Где?! Галлюцинации? Нет, ошибка исключается: он видел
именно на этой полке полное собрание сочинений, сверкающее позолотой
корешков. Теперь вместо Лондона теснились книги других авторов.
Значит, кто-то проник в квартиру... Чушь! Каким образом? Третий этаж,
пломба на месте, балконная дверь, форточки закрыты на задвижки, стекла не
разбиты... Мистика...
И все-таки полное собрание сочинений Джека Лондона исчезло - в этом у
Калашникова не было ни малейших сомнений. Кто-то успел побывать в квартире
Басаргиной до его прихода, по всей вероятности, ночью...


3

"...Второй этаж отпадает - двое стариков лет под семьдесят. Квартира на
четвертом этаже под охраной милиции - жильцы в отпуске. Дверь заперта,
опломбирована, сигнализация в исправности. Пятый и последний этажи - семья
Хорунжих. Глава семьи отсутствует в городе более двух недель, проверено.
Жена, десятилетняя дочь... Жена Хорунжего? Плоды эмансипации - дама с высшим
образованием в роли "домушника". Скорее плоды твоей буйной фантазии, Виктор
Емельянович..." - Калашников тряхнул головой, пытаясь собрать обрывки мыслей
в единое целое.
Не получилось: бессоная ночь давала о себе знать ломотой в висках и
непривычной вялостью в рассуждениях. Тогда Калашников принялся собирать
разбросанные по столу бумажные листики, исчерканные, разрисованные смешными
человечками, кружочками, вопросительными и восклицательными знаками, которые
робко ютились возле многочисленных фамилий. Сложил их в "дипломат", поднялся
из-за стола. "Все. Баста. Спать. Два часа. Могу я себе позволить такую
роскошь?.."
Звонка будильника Калашников не услышал - усталость отключила мозг
напрочь. Поэтому вместо запланированных двух с половиной часов, он проспал
почти до обеда. Бутерброд дожевывал уже в автобусе, который вез его на
Тенистую: нужно было обстоятельно расспросить стариков со второго этажа.
- ...Какой у нас сон? - симпатичный старичок с профессорской бородкой
задумчиво прихлебывал чай. - Чуть что где зашебуршится - глаза, как пятаки.
Ворочаешься в постели до утра. А днем? С шести молочница под окнами соловьем
заливается - голосистая девка, доложу я вам, мертвого поднимет, в десять
машина для вывозки мусора трезвонит, в обед соседи за стеной магнитофон
запускают, молотит так, что дом словно пчелиный улей гудит, а там дети из
школы возвращаются. Да что я вам рассказываю, - засмеялся старик. - Выходит
так, что, вроде, жалуюсь. Вовсе нет: ее величество жизнь продолжается, и это
очень хорошо! Лучшие годы давно позади, чего еще остается? Брюзжать? Плакать
в жилетку первому встречному? Нет! Жить и радоваться, что тебе отмерено
больше, чем твоим друзьям и соратникам.
- Вы кушайте, кушайте... - заботливо подкладывала клубничное варенье в
розетку жена старика, сухая и все еще очень подвижная: Калашникова
пригласили к чаю.