"Валерия Глазунова. Стихийная работа (Чем хаос не шутит) " - читать интересную книгу автора

ступает, а так, сантиметром выше по воздуху. На улицу вышли, присмотрелся -
точно. Идет со мной рядом самая настоящая фея, дорожной пыли не касается,
следов не оставляет.
До площади Тридцати Храмов дошли, остановились. Дальше, говорит, один
иди, чтобы вместе он нас не видел, а то не ты за ним смотреть будешь, а он
за тобой. Где он, спрашиваю? Вон, видишь, между двумя храмами, Серого Ящера
и Неба Без Печали, алтарный камень с огоньком. Враг мой обычно слева от него
стоит, стену подпирает. Что он там делает? Да ничего, стоит, слушает. Опиши,
хоть, говорю, чтобы я не обознался. Не нужно, отвечает, не обознаешься, он
заметный. А не увидишь, и ладно, плата будет за согласие. Ну, иди, говорит,
а я через месяц вернусь проведать, как дело движется. И исчезла в толпе, а я
к алтарю тому пошел, на который она указала. Алтарь, как алтарь, огонек
горит, черный почему-то, очередь просителей только поменьше, чем в храмах.
Прямо скажем - четыре человека. А слева шагах в семи парень стоит, стену
подпирает, толи ждет кого, то ли просьбы чужие к неведомой силе от нечего
делать слушает. Чей алтарь-то хоть? Надо было у феи своей спросить, ну да
ладно, поздно уже думать об этом.
Тот парень или не тот? Заметный, сказала, - действительно, заметный,
очень даже. Высокий, сложен атлетически, не всякий Герой сравнится; волосы
волнистые, ниже плеч, белоснежные, глаза чуть раскосые, длинные, едва ли не
до висков, серые. Одет во все черное. Стоит, на солнце щурится, чему-то
своему улыбается. Может, просто жизни радуется, может, план мести
обдумывает, жестокой и страшной - непонятно. На одну сторону улыбается,
левым углом рта и левым глазом, а справа - серьезный, как боевой клинок. Тот
самый парень. Враг моей прекрасной феи.
Запомнил, вернулся в мастерскую, набросал - похоже, только не хватает
чего-то, какой-то мелочи, какой - не пойму.
Пришел назавтра к алтарю - стоит на том же месте, в той же позе. Будто
ему все равно, как стоять. Та же черная одежда, те же красные глаза
альбиноса, те же прямые, падающие на глаза годами не стриженные белые патлы.
Худой, почти изможденный, чуть сутулый. Греется на солнце, улыбается на
левую сторону. В мастерскую вернулся, с первым наброском сравнил - общего
мало. Новый гораздо лучше получился, только детали какой-то не достает.
Три недели я на площадь ходил, наброски делал - один другого лучше, а
потом вдруг они мне на глаза попались - целая стопка набралась. Разложил я
их на столе - ты не представляешь мое состояние! Двадцать набросков
абсолютно разных людей! Совершенно непохожих! Только волосы белые, лицо
бледное, глаза длинные, одежда черная и улыбка кривая. И ещё была в них
какая-то общая красота, темная, холодная, к которой тянет, как в омут с
обрыва, в бездну. И тянет, и подходить близко не хочется, боязно.
Два дня я пил, а на третий пошел на площадь, только никого на том месте
не было. Надоело ему, видно, позировать.
Все оставшиеся четыре дня я над набросками этими бился, общие черты
искал, к одному все двадцать сводил. Вот тогда-то и стало мне казаться, что
таланта не хватает, что ещё немного - и все получится, портрет оживет. И
ровно через месяц, когда пришла моя златовласка, я выложил на стол двадцать
один набросок и отказался от работы. Чтобы сохранить разум и маломальскую
веру в свой талант. Она хотела заплатить - я отказался. Не дело за
невыполненный заказ плату брать.
Смотрит она на всю эту галерею набросков расширившимися глазами;