"Эрнст Теодор Амадей Гофман. Фермата (новелла)" - читать интересную книгу автора

любителей, впрочем, мало на что способных, и мне разрешали бить в литавры,
потому что чувство такта у меня было хорошее, - вот тогда передо мной
открывался настоящий рай. Такие концерты были смехотворны и нелепы, это уж я
понял позднее. Обычно мой учитель играл на клавире концерты Вольфа или
Эмануила Баха, ученик трубача сражался со Стамицем, акцизный чиновник играл
на флейте, дыша так свирепо, что обе свечи на его пульте то и дело гасли и
их приходилось снова и снова зажигать. О пении нечего было и думать, и это
было не по душе моему дяде, большому любителю и почитателю музыкального
искусства. Он с восторгом вспоминал былые времена, когда четыре кантора
четырех местных церквей соединяли свои усилия и исполняли в концертном зале
"Лотту при дворе". Более всего восхищался он духом терпимости, которым были
преисполнены певцы, - ведь кроме католической и евангелической общины у нас
были еще и кальвинисты, которые в свою очередь делились на два колена -
немецкое и французское; француз-кантор никому не отдавал роль маленькой
Лотты и, вооружившись очками, исполнял свою партию, как уверял меня дядя,
прелестнейшим фальцетом, какой когда-либо исходил из уст человеческих. А
надо тебе сказать, что у нас (то есть в городке) проживала мадмуазель
Мейбель, девица пятидесяти пяти лет отроду; выслужившая положенный срок
придворная певица, она получала из столицы пенсион, и мой дядя справедливо
предположил, что она могла бы еще сверкнуть своими руладами в нашем
концерте. Она была особой весьма важной и потому заставила долго упрашивать
себя, но напоследок согласилась, так что на наших концертах прозвучали
наконец и бравурные арии. Что за странная личность эта девица Мейбель!.. Ее
сухопарая фигура так и стоит передо мной как живая. Очень торжественно и
серьезно появлялась она перед публикой в полосатом платье, с нотами в руках,
размеренным наклоном корпуса приветствуя собравшихся. На голове у нее было
нечто замысловатое - спереди букетик из фарфора, итальянской работы: когда
она пела, тот непрестанно вздрагивал и поникал. Окончив пение и выслушав
аплодисменты, на которые общество не скупилось, она с гордым выражением лица
передавала ноты моему учителю, и ему по такому случаю дозволялось
воспользоваться миниатюрной фарфоровой табакеркой в виде мопса, которую
певица извлекала, чтобы не спеша насладиться табачком. Своим мерзким
квакающим голосом она производила всевозможные рулады и колоратуры, - можешь
себе вообразить, как это действовало на меня в соединении с ее смешной
внешностью. Мой дядя не переставал восторгаться ею. Мне это было непонятно,
и тем усерднее предавался я занятиям с органистом, который попросту презирал
всякое пение и, по своему темпераменту нелюдимый ипохондрик, смешно
передразнивал забавную демуазель.
Чем решительнее я разделял с учителем его презрение к вокальной музыке,
тем выше ставил он мой музыкальный дар. Он с величайшим усердием преподавал
мне контрапункт, и вскоре я научился писать самые искусные фуги и токкаты.
Однажды - мне стукнуло уже девятнадцать - я в день рождения дяди как раз
исполнял именно такое искусное изделие собственного изготовления, как в
комнату вошел кельнер из самого богатого отеля, какой был в нашем городке,
чтобы сообщить дяде о визите только что прибывших в город двух иноземных
дам. И не успел дядя сбросить с себя шлафрок, расшитый крупными цветами, и
одеться поприличнее, как обе дамы уже вошли в комнату. Ты сам знаешь, как
действует на провинциала все незнакомое, - то действие электрическое, и как
раз неожиданное появление их вполне могло поразить меня подобно
прикосновению волшебной палочки. Представь себе двух высоких и стройных