"Эрнст Теодор Амадей Гофман. Состязание певцов (новелла)" - читать интересную книгу автора

ветерок, ключи, кусты - все говорили с ним о несказанных радостях
благочестивой любви.
И пока Назия пел свои суетные песни любви, Вольфрамб все вспоминал и
вспоминал то мгновение, когда впервые встретил он прекрасную даму Матильду в
саду замка Вартбург, и теперь видел ее перед собою такой, как тогда, в
прежние времена, такой же прелестной и грациозной, и она с той же кроткой
любовью, что прежде, глядела на него. Так и случилось, что Вольфрамб не
услышал ни слова из того, что пел лукавый, но когда тот замолчал, Вольфрамб
запел свою песнь, а в ней в звуках прекрасных и могучих воспел неземные
блаженства чистой любви, любви, какую носит в своей груди благочестивый
певец.
Все беспокойнее и беспокойнее дергался злой дух, пока наконец не
заблеял он скверным голосом и не стал носиться по комнате, творя всяческие
безобразия. Тогда Вольфрамб поднялся со своего кресла и во имя Иисуса Христа
и всех святых повелел лукавому убираться восвояси. Назия, разбрасывая вокруг
себя искры пламени, похватал скорехонько свои книжки и с издевкой в голосе,
дико хохоча, провопил:
- Крик-крак! Эй ты, неумеха! Угощая уши вздором, признай победу за
Клингзором!
И унесся прочь, как буря. А вся комната заполнилась удушливым запахом
серы.
Вольфрамб открыл окна, свежий ветер утра ворвался в дом и стер
последний след злодея. Иона проснулся от глубокого сна и немало подивился
тому, что все уже позади. Он позвал хозяина, и Вольфрамб подробно рассказал
ему, что и как было. Если Готтшальк и прежде почитал благородного певца, то
теперь Вольфрамб был в его глазах все равно что святым, поборовшим злобу
адову. Но когда Готтшальк нечаянно поднял глаза вверх, он к величайшему
своему смущению заметил, что над дверями огненными буквами начертано:
"Крик-крак! Угощая уши вздором, признай победу за Клингзором!"
Так, исчезая, лукавый все же успел начертать на стене последние
произнесенные им слова, чтобы они на веки вечные служили вызовом ада людям.
- И ни минуты, ни минуты, - воскликнул Готтшальк, - не пробуду я в
собственном доме, пока омерзительные чертовы письмена, глумящиеся над
господином моим Вольфрамбом фон Эшинбахом, не будут стерты со стены.
И он не медля помчался за каменщиками, которые должны были забелить
каждую букву. Однако все усилия были напрасны. Даже когда нанесли на стену
штукатурку в палец толщиной, и то письмена вновь проступили сквозь нее. А
когда каменщики, наоборот, сбили со стены и последний след раствора,
письмена все равно держались и были видны даже на красных кирпичах.
Готтшальк плакал и умолял господина Вольфрамба спеть такую песнь, чтобы
принудить Назию самого стереть проклятые словеса. Вольфрамб, улыбаясь,
отвечал, что вот на это-то он едва ли горазд. Однако что беспокоиться
Готтшальку - ведь когда он, Вольфрамб, уедет из Эйзенаха, письмена, должно
быть, сами собою исчезнут.
В самый полдень Вольфрамб фон Эшинбах, радостный и веселый, покинул
Эйзенах как человек, который устремляется навстречу надежде, забрезжившей
вдалеке. Неподалеку от города ему повстречались - в праздничных одеждах, на
богато украшенных конях, в сопровождении множества слуг - граф Мейнхард
Мюльбергский и шенк Вальтер фон Фаргель. Вольфрамб фон Эшинбах приветствовал
их и от них узнал, что ландграф Герман Тюрингенский послал их в Эйзенах с