"Эрнст Теодор Амадей Гофман. Крейслериана (I) (Фантазии в манере Калло)" - читать интересную книгу автора

может служить образцом для человека, разумного царя природы. Она доходит в
своей бестактности до того, что иногда даже заставляет аккомпанировать себе
на скрипке Готлиба, разыгрывая на фортепьяно бетховенские или моцартовские
сонаты, которые ничего не говорят ни одному чайному или карточному
господину.
Я выпил последний стакан бургундского. Готлиб снимает нагар со свечей
и, по-видимому, удивляется, что я так усердно пишу. Хорошо делают, что ценят
этого Готлиба, которому только шестнадцать лет. Это превосходный, глубокий
талант. Но зачем так рано умер его папаша, заставный писец, и для чего
понадобилось опекуну одевать юношу в ливрею? Когда здесь был Роде{49},
Готлиб слушал из передней, прижавшись ухом к дверям залы, и потом играл
целые ночи напролет, а днем ходил задумчивый, погруженный в себя, и красное
пятно, горевшее на его левой щеке, было точным отпечатком солитера с руки
Редерлейна: как нежным поглаживанием можно вызвать сомнамбулическое
состояние, так эта рука вознамерилась сильным ударом произвести прямо
противоположное действие. Вместе с другими вещами я дал ему сонаты
Корелли{49}; тогда он стал неистовствовать на старом эстерлейновском
фортепьяно{49}, вынесенном на чердак, пока не истребил всех поселившихся в
нем мышей и, с позволения Редерлейна, не перетащил инструмент в свою
комнатку. "Сбрось с себя это ненавистное лакейское платье, честный Готлиб,
чтобы через несколько лет я мог прижать тебя к своей груди как настоящего
артиста, каким ты можешь сделаться при твоем прекрасном таланте, при твоем
глубоком понимании искусства!" Готлиб стоял сзади меня и утирал слезы, когда
я громко выговорил эти слова. Я молча пожал ему руку; мы пошли наверх и
стали играть вместе сонаты Корелли.


2. OMBRA ADORATA*{49}
______________
* Кто не знает великолепной арии Крешентини "Ombra adorata"{49}
("Возлюбленная тень"), которую он сочинил для оперы Цингарелли "Ромео и
Юлия" и сам исполнял с необыкновенным чувством. (Примеч. Гофмана.)

Какое все же удивительное, чудесное искусство музыка и как мало человек
сумел проникнуть в ее глубокие тайны! Но разве не живет она в груди самого
человека, так наполняя его внутренний мир благодатными образами, что все его
мысли обращаются к ним, и новая, просветленная жизнь еще здесь, на земле,
отрешает его от суеты и гнетущей муки земного? Да, некая божественная сила
проникает в него, и, с детски набожным чувством отдаваясь тому, что
возбуждает в нем дух, он обретает способность говорить на языке неведомого
романтического царства духов; бессознательно, как ученик, громко читающий
волшебную книгу учителя{49}, вызывает он из своей души все дивные образы,
которые сияющими хороводами несутся через жизнь и наполняют всякого, кто
только может их созерцать, бесконечным, несказанным томлением.
Как сжималась моя грудь, когда я входил в концертную залу! Как я был
подавлен гнетом всех тех ничтожных, презренных мелочей, которые, как
ядовитые жалящие насекомые, преследуют и мучат в этой жалкой жизни человека,
а в особенности - художника, до такой степени, что он часто готов
предпочесть этой вечно язвящей муке жестокий удар, могущий навсегда избавить
его и от этой, и от всякой иной земной скорби! Ты понял горестный взгляд,