"Эрнст Теодор Амадей Гофман. Крейслериана (II) (Фантазии в манере Калло)" - читать интересную книгу автора

вальсами, Ваше сиятельство так хорошо попали мне в такт и в тон, что у меня
не оставалось никаких сомнений: Вы узнали во мне капельмейстера Иоганнеса
Крейслера и не поверили обманной игре, которую сегодня вечером затеяли со
мной эльф Пэк{300} и его приспешники. В тех особых случаях, когда меня
вовлекают в колдовскую игру, я начинаю строить всевозможные гримасы, - я сам
это знаю, - к тому же на мне как раз было платье, купленное в момент
глубочайшего уныния после неудачно сочиненного трио. Цвет платья был
выдержан в Cis-moll, а для некоторого успокоения наблюдателя я велел пришить
к нему воротник цвета E-dur.{300} Надеюсь, что это не раздражало Ваше
сиятельство? К тому же в этот вечер я назывался другим именем - я был
доктором Шульцем из Ратенова, так как лишь под этим именем дерзал стоять
возле самого фортепьяно и слушать пение двух сестер, двух состязавшихся
соловьев, чьи сердца исторгали из самой своей глубины великолепные,
сверкающие звуки. Сестры боялись безумного, тоскующего Крейслера, а доктор
Шульц, очутившись в музыкальном раю, открытом ему сестрами, был кроток,
мягок, полон восхищения, и они примирилсь с Крейслером, когда доктор Шульц
внезапно в него превратился. Ах, барон Вальборн! Говоря о самом священном,
что горит в моем сердце, я и Вам показался суровым и гневным. Ах, барон
Вальборн, и к моей короне тянутся враждебные руки, и передо мной растаял в
тумане небесный образ, проникший в глубину моего существа, затронув
сокровеннейшие фибры моей души. Невыразимая скорбь разрывает мне грудь, и
каждый унылый вздох вечно алчущей тоски превращается в неистовую боль гнева,
вспыхнувшего от жестокой муки. Но, барон Вальборн! Разве сам ты не знаешь,
что на растерзанную дьявольскими когтями кровоточащую грудь особенно сильно
и благотворно действует каждая капля целительного бальзама? Ты знаешь, барон
Вальборн, что я сделался злобным и бешеным главным образом потому, что
видел, как чернь оскверняет музыку. Но случается, что меня, совсем
разбитого, раздавленного бездарными бравурными ариями, концертами, сонатами,
утешает и исцеляет коротенькая пустячная мелодия, пропетая посредственным
голосом или же неуверенно, неумело сыгранная, но верно, тонко понятая и
глубоко прочувствованная. Если ты, барон Вальборн, встретишь на своем пути
такие звуки и мелодии или, возносясь к своему облаку, увидишь, как они с
благоговейной тоской взирают на тебя снизу, скажи им, что будешь беречь и
лелеять их, как милых детей, и что ты не кто иной, как капельмейстер
Иоганнес Крейслер. Ибо я свято обещаю тебе, барон Вальборн, что тогда я
стану тобой и так же, как ты, исполнюсь любовью, кротостью, благочестием.
Ах, я и без того полон ими! Всему виной колдовская игра - ее часто заводят
со мной мои собственные ноты. Они оживают и в виде маленьких черных
хвостатых чертиков спрыгивают с белых листов, увлекая меня в дикое,
бессмысленное кружение. Я делаю странные козлиные прыжки, корчу непристойные
рожи; но один-единственный звук - луч священного огня - прерывает
беснование, и я снова кроток, терпелив и добр. Ты видишь, барон Вальборн,
что все это настоящие терции, в которых растворились септимы, и я пишу тебе
для того, чтобы ты как можно яснее расслышал эти терции!
Дай бог, чтобы мы, уже с давних пор мысленно видя и зная друг друга,
почаще встречались и в жизни, как это было сегодня вечером. Твои взгляды,
барон Вальборн, проникают в глубину моего сердца, а ведь часто взгляды
звучат как чудесные слова, как заветные мелодии, вспыхнувшие в недрах души.
Но мы еще часто будем с тобою встречаться, ибо завтра я надолго отправлюсь
странствовать по свету и потому уже надел новые сапоги.