"Эрнст Теодор Амадей Гофман. Известие о дальнейших судьбах собаки Берганца (Фантазии в манере Калло)" - читать интересную книгу автора

"Наконец-то я тебя поймала, ублюдок ты этакий, - мерзкий, любимый
Монтиель! Теперь уж я тебя не отпущу, о мой сын Монтиель, славный мой
мальчик, теперь уж я тебя не отпущу!"
Так кричал мне в уши трескучий голос страшилища! Ах, я был вне себя -
проклятое исчадие ада, окаянная Каньисарес, - это она вспрыгнула мне на
спину и крепко обхватила руками; дыхание у меня пресеклось. Я бы отважился
сцепиться с искуснейшим вожаком ищеек и его подручными - такой я был
откормленный и сильный, но тут мужество меня оставило. О, чтоб Вельзевул
тысячу раз утопил тебя в своем серном болоте! Я чувствовал, как этот
отвратительный труп впивается мне в ребра. Ее груди болтались у меня на шее,
словно кожаные мешки, меж тем как длинные высохшие ноги влачились по земле,
а разорванное платье обволакивало мне лапы! О, страшный, злосчастный миг!
Я. Что такое, Берганца, голос твой пресекся, я вижу слезы у тебя на
глазах? Разве ты способен плакать? Научился ли ты этому от нас или это
выражение скорби у тебя природное?
Берганца. Благодарю тебя. Ты так вовремя прервал мой рассказ, теперь
впечатление от той жуткой сцены смягчилось, но прежде чем я продолжу, я могу
тебе кое-что сказать о природе моих дорогих собратьев, и ты хорошо сделаешь,
ежели как следует это запомнишь. Неужто ты никогда еще не видел, как плачет
собака? Конечно, нас тоже, как вас, природа со странной иронией принудила
искать во влажной стихии выражение растроганности и боли и, напротив того,
совсем отказала нам в том сотрясении диафрагмы, благодаря коему возникают
дурацкие звуки, какие вы зовете смехом. Так что смех, должно быть, гораздо
человечнее, нежели плач. Однако вместо вашего смеха нам благосклонно
даровано возмещение в виде особого организма, одушевляющего ту часть нашего
тела, в коей природа вам отказала вовсе, или же, как утверждают некоторые
физиологи, кою вы сами, не признавая и отвергая ее красу, постоянно
произвольно отбрасывали и под конец утратили совсем. Я имею в виду не что
иное, как то стократно видоизменяемое движение нашего хвоста, посредством
какового мы умеем показать все нюансы нашего удовольствия, от тишайше
шевельнувшейся радости вплоть до самого разнузданного веселья, и каковое вы
называете достаточно скверно - виляньем. Благородство души, величие, сила,
прелесть и грация у нас заявляют о себе положением хвоста, и потому эта
часть столь же прекрасно передает выражение нашего душевного благополучия,
как совершенно спрятанный, поджатый хвост есть выражение величайшего страха,
мучительнейшей печали. Однако вернемся-ка к моему жуткому приключению.
Я. Твое размышление о тебе и твоем племени, дорогой Берганца,
свидетельствует о присущем тебе философском уме, а посему я охотно пойду на
то, чтобы ты время от времени прерывал свою историю.
Берганца. Я все больше надеюсь убедить тебя в благородстве моего
племени. Разве движение хвоста, свойственное кошкам, не казалось тебе с
давних пор раздражающим, даже невыносимым? Разве не служат эти извилистые,
спиралеобразные повороты изъявлением притворной дружбы, скрытой коварной
насмешки, ожесточенной ненависти? И напротив, с каким открытым простодушием,
с какой непритворной веселостью виляет хвостом наш брат! Задумайся над этим,
мой дорогой, и цени собак!
Я. Неужели нет! Ты, дорогой Берганца, внушил мне искреннее почтение к
тебе и тебе подобным, какое я буду питать к вам всю жизнь! А теперь
продолжай свой жуткий рассказ.
Берганца. Я стал бешено кусаться направо и налево, но чудовище даже не