"Эрнст Теодор Амадей Гофман. Серапионовы братья " - читать интересную книгу автора

от его мономании. Я перечел Пинеля, Рейля и множество других книг о
сумасшествии, попавших мне под руку. Мне показалось, что посторонний человек
и психолог не по профессии может скорее заронить луч света в помраченном
рассудке Серапиона.
При этом занятии я не упустил случая познакомиться более чем с восемью
примерами сумасшествия, подобного Серапионову. Наконец, приготовленный таким
образом, я в одно ясное утро отправился к моему анахорету. Я застал его в
садике с лопатой в руке, поющего благочестивый гимн. Дикие голуби, которым
он щедрой рукой бросал корм, окружали его со всех сторон, а молодая лань
кротко протягивала к нему голову через густые ветви подстриженного
кустарника. Он, казалось, жил в полном согласии с окружавшими его лесными
зверями. Ни малейшего признака сумасшествия нельзя было прочесть на его
кротком лице, озаренном какой-то особенной печатью ясного покоя. Вид его
совершенно подтверждал сказанное мне в Б*** доктором С***, который, когда я
сообщил ему о намерении посетить Серапиона, советовал выбрать для этого
ясное утро, так как в это время он охотнее говорил с чужими, а вечером
избегал всякого людского общества. Заметив меня, Серапион оставил лопату и
дружелюбно пошел мне навстречу. Я сказал, что, устав с дороги, прошу
позволенья отдохнуть у него несколько минут. "Добро пожаловать, - отвечал
он. - Все немногое, что я могу вам предложить для освежения, к вашим
услугам". Он усадил меня на замшелую скамью возле хижины, накрыл маленький
стол, принес хлеба, прекрасного винограда, кружку вина и радушно предложил
мне все это; сам же, сев против меня, съел с большим аппетитом кусок хлеба,
запив его обильно свежей водой. Я не знал, как начать мой разговор, и
совершенно недоумевал, с какой стороны атаковать моей психологической
мудростью этого ясного, спокойного человека; наконец я собрался с силами и
начал:
- Вы зоветесь Серапионом, милостивый государь?
- Конечно, - отвечал он. - Святая церковь дала мне это имя.
- В ранней церкви, - продолжал я, - известно несколько святых, носивших
это имя: аббат Серапион, прославившийся своим милосердием, ученый епископ
Серапион, о котором повествует Иеронимус в своей книге "О славных мужах".
Был еще, помню, один монах Серапион, который, как рассказывает Гераклид,
придя из Фиваидской пустыни в Рим, отверг одну девицу, уверявшую его в том,
что она отреклась от мира; он предложил ей в доказательство ее слов пройтись
с ним раздетой по улицам Рима, и когда она отказалась, то святой человек
сказал: "Ты доказала своим отказом, что все еще живешь мыслями в мире и все
еще желаешь нравиться! Не хвались же своим величием и не думай, что ты
отреклась от света". Если я не ошибаюсь, то этот монах, как его называет
Гераклид, был тот же самый, который вытерпел страшные мучения при императоре
Деции. Ему, как известно, перерезали сочленения и потом сбросили с высокой
скалы.
- Совершенная правда, - отвечал Серапион, причем я заметил, что лицо
его побледнело и глаза сверкнули мрачным огнем.
- Совершенная правда, - продолжал он, - только этот мученик не имел
ничего общего с тем монахом, который в аскетическом исступлении боролся с
самой природой; мученик Серапион, о котором вы говорили, не кто иной, как я
сам!
- Как! - воскликнул я с притворным изумлением. - Вы утверждаете, что вы
тот самый Серапион, который погиб столь ужасным образом несколько веков тому