"Эрнст Теодор Амадей Гофман. Стихийный дух" - читать интересную книгу автора

рассыпался в горячих похвалах по адресу заботливого ухода, которым окружила
его баронесса.
- Ну, - вскричал Альберт, громко засмеявшись, - этого я никак не
ожидал. Я ожидал каких-нибудь чудесных, необыкновенных историй, а все дело -
не обижайся, пожалуйста, - сводится к самому обыкновенному приключению,
какое можно прочитать в любом романе, так что даже неприлично переживать его
порядочному человеку. Раненого рыцаря приносят в замок; хозяйка замка
ухаживает за ним, и рыцарь становится ее обожателем. Ведь ты, Виктор,
вопреки своему прежнему вкусу, вопреки прежнему образу жизни, теперь
влюбился в вульгарную, толстую женщину, которая до того домовита и
хозяйственна, что чертям тошно; ты играешь роль влюбленного томного
мальчика, который, как говорится, вздыхает, как печка, и слагает стихи в
честь своей милой. Все это я склонен приписать твоей болезни. Единственное,
что может тебя извинить и выставить в поэтическом свете - это испанский
принц, который в одинаковых с тобой условиях попал в замок доньи Менции, где
нашел возлюбленную, о которой не подозревал раньше.
- Стой, - вскричал Виктор, - стой! Неужели ты думаешь, что я не понимаю
и не чувствую этого, хотя я кажусь тебе пошлым фатом. Но тут замешано нечто
иное, таинственное. Теперь же выпьем.
Вино и живой разговор с Альбертом подействовали на Виктора
благоприятно. Он словно очнулся от тяжкого сна. Когда же, наконец, Альберт,
поднимая полный стакан, сказал: "Ну, Виктор, дорогой принц, да здравствует
донна Менция в виде нашей маленькой толстой хозяйки", Виктор возразил,
улыбаясь:
- Нет, я не могу перенести того, что ты считаешь меня пошлым фатом. Я
чувствую, что на душе у меня просветлело, и готов тебе все рассказать и во
всем признаться. Но придется коснуться совсем другого периода моей жизни,
примыкающего к юности, и возможно, мой рассказ займет добрую половину ночи.
- Рассказывай, - ответил Альберт, - здесь достаточно вина, чтобы в
случае надобности поддерживать ослабевающий дух. Жаль только, что в комнате
так страшно холодно, а между тем было бы просто преступно тревожить еще
кого-нибудь в этом доме.
- А разве Павел Талькебарт не годится для этого? - сказал Виктор.
И в самом деле, последний стал уверять на своем своеобразном
французском наречии, что он сам наколол дрова и спрятал их для камина,
который сейчас можно затопить.
- Хорошо, - сказал Виктор, - что здесь со мной не может случиться так,
как было у одного москательщика в Мо, где честный Павел Талькебарт затопил
мой камин, обошедшийся в тысячу двести франков. Добряк употребил для топки
бразильское сандаловое дерево, так что со мной вышло почти то же, что с
Андалозией, знаменитым сыном Фортуната, повар которого должен был топить
плиту пряностями, когда король запретил продавать ему дрова.
- Ты знаешь, - продолжал Виктор, когда огонь весело трещал и искрился в
камине и Павел Талькебарт вышел из комнаты, - ты знаешь, мой дорогой
Альберт, что я начал свою свою военную службу в гвардейском полку в П. Но о
моей юности теперь нечего говорить, тем более, что в течение ее со мной
ничего особенного не случилось; мало того - события моих юных лет
производили на меня только неясное впечатление и лишь теперь восстают в душе
в ярких красках... Мое первоначальное воспитание в родительском доме я не
могу назвать вовсе дурным: меня совсем не воспитывали. Меня предоставили