"Николай Васильевич Гоголь. Мелкие отрывки" - читать интересную книгу автора

это платье!.. Сколько поэзии для студента в женском платье!.. Но белый
цвет - с ним нет сравнения. Женщина выше женщины в белом. Она - царица,
видение, все, что похоже на самую гармоническую мечту. Женщина чувствует это
и потому в отдельные минуты преображается в белую. Какие искры пролетают
по жилам, когда блеснет среди мрака белое платье! Я говорю - среди мрака,
потому что все тогда кажется мраком. Все чувства переселяются тогда в запах,
несущийся от него, и в едва слышимый, но музыкальный шум, производимый им.
Это самое высшее и самое сладострастнейшее сладострастие. И потому студент
наш, которого всякая горничная девушка на улице кидала в озноб, которой не
знал прибрать имени женщине, - пожирал глазами чудесное видение, которое,
стоя с наклоненною на сторону головою, охваченное досадною тенью, наконец
поворотило прямо против него ослепительную белизну лица и шеи с китайскою
прическою. Глаза, неизъяснимые глаза, с бездною души под капризно и
обворожительно поднятым бархатом бровей были невыносимы для студента. Он
задрожал и тогда только увидел другую фигуру, в черном фраке, с самым
странным профилем. Лицо, в котором нельзя было заметить ни одного узла, но
вместе с сим оно не означалось легкими, округленными чертами. Лоб не
опускал<ся> прямо к носу, но был совершенно покат, как ледяная гора для
катанья. Нос был продолжение его - велик и туп. Губы, только верхняя
выдвинулась далее. Подбородка совсем не было. От носа шла диагональная линия
до самой шеи. Это был треугольник, вершина которого находилась в носе: лица,
которые более всего выражают глупость.

<ДОЖДЬ БЫЛ ПРОДОЛЖИТЕЛЬНЫЙ>

Дождь был продолжительный; сырой, когда я вышел на улицу. Серо-дымное
небо предвещало его надолго. Ни одной полосы света; ни в одном месте [ни]где
не разрывалось серое покрывало. Движущаяся сеть дождя задернула почти
совершенно все, что прежде видел глаз, и только одни передние домы мелькали
будто сквозь тонкий газ. Тускло мелькала вывеска над <вы>веской, еще тусклее
над ними балкон, выше его еще этаж, наконец крыша готова была потеряться в
дождевом [тумане], и только мокрый блеск ее отличал ее немного от воздуха;
вода урчала с труб. На тротуарах лужи. Черт возьми, люблю я это время. Ни
одного зеваки на улице. Теперь не найдешь ни одного из тех господ, которые
останавливаются для того, что<бы> посмотреть на сапоги ваши, на штаны, на
фрак или на шляпу и потом, разинувши рот, поворачиваются несколько раз назад
для того, чтобы осмотреть задний фасад ваш. Теперь раздолье мне закута<ться>
крепче в свой плащ. Как удирает этот любезный молодой < человек > с личиком,
которое можно упрятать в дамский ридикюль; напрасно: не спасет новенького
сюртучка, красу и загляденье Невского проспекта. Крепче его, крепче, дождик:
пусть он вбежит как мокрая крыса домой. А вот и суровая дама бежит в своих
пестрых тряпках, поднявши платье, далее чего нельзя поднять, не нарушив
последней благопристойности; куда девался характер; и не ворчит, видя, как
чиновная крыса в вицмундире с крестиком, запустив свои зеленые, как
воротничок его, глаза, наслаждается видом как бламанже выпуклостей ноги. О,
это таковской народ! Они большие бестии, эти чиновники, ловить рыбу в мутной
воде. В дождь, снег, вёдро, всегда эта амфибия на улице. Его воротник, как
хамелеон, меняет свой цвет каждую минуту от температуры, но он сам
неизменен, как его канцелярский порядок. Навстречу русская борода, купец в
синем немецкой работы сюртуке с талией на спине или лучше на шее. С какою