"Николай Васильевич Гоголь. Письма 1842-1845 годов " - читать интересную книгу автора

Николай Васильевич Гоголь

Письма 1842-1845 годов

В. Ф. ОДОЕВСКОМУ. "Между 1 и 7 января 1842. Москва.·

Принимаюсь за перо писать к тебе и не в силах. Я так устал после письма
только что конченного к Алексан"дре· Осиповне, что нет мочи. Часа два после
того лежал в постеле и все еще рука моя в силу ходит. Но ты все узнаешь из
письма к Александре Осиповне, которое [В подлиннике: которой] доставь ей
сейчас же, отвези сам, вручи лично. Белинский сейчас едет. Времени нет мне
перевести дух, я очень болен и в силу двигаюсь. Рукопись моя запрещена.
Проделка и причина запрещения все смех и комедия. Но у меня вырывают мое
последнее имущество. Вы должны употребить все силы, чтобы доставить рукопись
государю. [Вот "она·] Ее вручат тебе при сем письме. [Ее вручит тебе
Белинский] Прочтите ее вместе с Плетневым и Александр"ой· Осиповной и
обдумайте, как обделать лучше дело. Обо всем этом не сказывайте до времени
никому. Какая тоска, какая досада, что я не могу быть лично в Петербурге! Но
я слишком болен. Я не вынесу дороги. Употребите все силы! Ваш подвиг будет
благороден. Клянусь, ничто не может быть благороднее! Ради святой правды,
ради Иисуса употребите все силы!

Прощай, обнимаю тебя бессчетно. Плетнев и Смирнова прочтут тебе свои
письма. Ты все узнаешь. Кроме их не вручай никому моей рукопи"си·.

Да благословит тебя бог!

П. А. ПЛЕТНЕВУ

Генваря 7 "1842. Москва·

Расстроенный и телом и духом пишу к вам. Сильно хотел бы ехать теперь в
Петербург, мне это нужно, это я знаю, и при всем том не могу. Никогда так не
впору не подвернулась ко мне болезнь, как теперь. Припадки ее приняли теперь
такие странные образы... но бог с ними, не об болезни, а об цензуре я теперь
должен говорить. Удар для меня никак неожиданный: запрещают всю рукопись. Я
отдаю сначала ее цензору Снегиреву, который несколько толковее других, с
тем, что если он находит в ней какое-нибудь место, наводящее на него
сомнение, чтоб объявил мне прямо, что я тогда посылаю ее в Петербург.
Снегирев чрез два дни объявляет мне торжественно, что рукопись он находит
совершенно благонамеренной, и в отношении к цели и в отношении к
впечатлению, производимому на читателя, и что кроме одного незначительного
места: перемены двух-трех имен (на которые я тот же час согласился и
изменил) - нет ничего, что бы могло навлечь притязанья цензуры самой
строгой. Это же самое он объявил и другим. Вдруг Снегирева сбил кто-то с
толку, и я узнаю, что он представляет мою рукопись в комитет. Комитет
принимает ее таким образом, как будто уже был приготовлен заранее и был
настроен разыграть комедию: ибо [потому что] обвинения все без исключения
были комедия в высшей степени. Как только, занимавший место президента,
Голохвастов услышал название: Мертвые души, закричал голосом древнего