"Николай Васильевич Гоголь. Письма 1846-1847 годов " - читать интересную книгу автора

самом существенном, заставил себя сурьезно подумать о том, чем прежде всего
следовало бы каждому заняться из нас, и этому человеку не хотят простить
мелкой оплошности и пропуска в пустяке, человеку притом еще больному и
страждущему, у которого бывают такие минуты, что и не в силах и руки
поднять, не только мысли, - не хотят извинять. Ну, что тебе в числе наверху
письма, когда в свидетельстве о жизни моей, при нем приложенном, было
выставлено число, и я сказал, что, сейчас его получивши, сейчас спешу
отправить на почту, а сам отправиться с дилижансом из Рима? Но от твоего
уведомления о месте твоего пребывания теперь у меня многое зависит. Почему
же, в самом деле, мои запросы [вопросы] считаются за пустяки, считается
ненужным даже и отвечать на них, а запросы, мне деланные, считаются важными?
Скажешь: я не отвечал на многие мне деланные запросы. А что, если я докажу,
что отвечал, но ответа моего не сумели услышать? Друг мой, тяжело! Знаешь
ли, как трудно мне писать к тебе? Или, ты думаешь, я не слышу духа
недоверчивости ко мне, думаешь, не чувствую того, что тебе всякое слово мое
кажется неискренним, и чудится тебе, будто я играю какую-то комедию? Друг
мой, смотри, чтобы потом, как все объяснится, не разорвалось бы от жалости
твое сердце. Я с своей стороны употреблял, по крайней мере, все, что мог:
просил поверить мне на честное слово, но моему честному слову не поверили.
Что мне было больше сказать? Что другое мог сказать тот, кто не мог себя
высказать? Я говорил давно: "У меня другое дело, у меня душевное дело; не
требуйте покуда от меня ничего, не создавайте из меня своего идеала, не
заставляйте меня работать по каким-нибудь планам, от вас начертанным. Жизнь
моя другая, жизнь моя внутренняя, жизнь моя покуда вам неведомая.
Потерпите - и все объяснится. Каплю терпенья!" Но терпенья никто не хотел
взять, и всяк слова мои считал за фантазии. Друг мой, не думай, чтобы здесь
какой-нибудь был упрек тебе. Крепко, крепко тебя целую. Вот все, что могу
сказать, потому что ты обвинишь себя потом гораздо больше, чем ты виноват в
самом деле. Вины твоей нет никакой. Велик бог, все совершающий в нас для нас
же. Ты выполнишь, как верный друг, ту просьбу, которую я тебе изложу
[просьбу, о которой я буду п"исать·] в следующем письме, которую, я знаю,
тебе будет приятно выполнить, и после ней все объяснится. Прощай же. [Далее
начато: [какое п"исьмо·] Уведоми] Две недели тому назад послал я тебе статью
мою об "Одиссее", просил напечатать как следует и сказать мнение о ней. Не
позабудь того и другого. Здоровье то тяжело, то вдруг легко, душа слышит
свет. Светло будет и во всех душах, омрачаемых сомненьями и недоразуменьями!
Недавно я встретил одного петербургского моего знакомого, по фамилии
Ан"н·енкова, который вместе с тем знаком и с Прокоповичем. Он мне объявил,
что Прокопович послал мне в начале прошлого 1845 года четыре тысячи руб"лей·
ассигн"ациями· во Франкфурт, на имя Жуковского. Этих денег я не видал и в
глаза, [Далее начато: равно как] но если бы получил их, то отправил бы
немедленно к тебе. Упоминаю об этом вовсе не для того, чтобы тебя вновь
чем-нибудь затруднить по этому делу, но единственно затем, чтобы довести это
к твоему сведен"ию·. В деле этом судья и господин - бог, а ты исполнил с
своей стороны все, что только можно было требовать от благородного человека.

Адресуй попрежнему на имя Жуковского. Еще раз тебя обнимаю.

На обороте: St. Petersbourg. Russie.