"Николай Васильевич Гоголь. Вечера на хуторе близ Диканьки, ч.II (Предисловие, Ноч" - читать интересную книгу автора

но почувствовал, что он слишком тяжел. - Нет, одному будет тяжело несть, -
проговорил он, - а вот, как нарочно, идет ткач Шапуваленко. Здравствуй,
Остап!
- Здравствуй, - сказал, остановившись, ткач.
- Куда идешь?
- А так, иду, куда ноги идут.
- Помоги, человек добрый, мешки снесть! кто-то колядовал, да и кинул
посереди дороги. Добром разделимся пополам.
- Мешки? а с чем мешки, с книшами или паляницами ?
- Да, думаю, всего есть.
Тут выдернули они наскоро из плетня палки, положили на них мешок и
понесли на плечах.
- Куда ж мы понесем его? в шинок? - спросил дорогою ткач.
- Оно бы и я так думал, чтобы в шинок; но ведь проклятая жидовка не
поверит, подумает еще, что где-нибудь украли; к тому же я только что из
шинка. - Мы отнесем его в мою хату. Нам никто не помешает: жинки нет дома.
- Да точно ли нет дома? - спросил осторожный ткач.
- Слава богу, мы не совсем еще без ума, - сказал кум, - черт ли бы принес
меня туда, где она. Она, думаю, протаскается с бабами до света.
- Кто там? - закричала кумова жена, услышав шум в сенях, произведенный
приходом двух приятелей с мешком, и отворяя дверь.
Кум остолбенел.
- Вот тебе на! - произнес ткач, опустя руки.
Кумова жена была такого рода сокровище, каких немало на белом свете. Так
же как и ее муж, она почти никогда не сидела дома и почти весь день
пресмыкалась у кумушек и зажиточных старух, хвалила и ела с большим
аппетитом и дралась только по утрам с своим мужем, потому что в это только
время и видела его иногда.
Хата их была вдвое старее шаровар волостного писаря, крыша в некоторых
местах была без соломы. Плетня видны были одни остатки, потому что всякий
выходивший из дому никогда не брал палки для собак, в надежде, что будет
проходить мимо кумова огорода и выдернет любую из его плетня. Печь не
топилась дня по три. Все, что ни напрашивала нежная супруга у добрых людей,
прятала как можно подалее от своего мужа и часто самоуправно отнимала у
него добычу, если он не успевал ее пропить в шинке. Кум, несмотря на
всегдашнее хладнокровие, не любил уступать ей и оттого почти всегда уходил
из дому с фонарями под обоими глазами, а дорогая половина, охая, плелась
рассказывать старушкам о бесчинстве своего мужа и о претерпенных ею от него
побоях.
Теперь можно себе представить, как были озадачены ткач и кум таким
неожиданным явлением. Опустивши мешок, они заступили его собою и закрыли
полами; но уже было поздно: кумова жена хотя и дурно видела старыми
глазами, однако ж мешок заметила.

- Вот это хорошо! - сказала она с таким видом, в котором заметна была
радость ястреба. - Это хорошо, что наколядовали столько! Вот так всегда
делают добрые люди; только нет, я думаю, где-нибудь подцепили.
Покажите мне сейчас, слышите, покажите сей же час мешок ваш!
- Лысый черт тебе покажет, а не мы, - сказал, приосанясь, кум.
- Тебе какое дело? - сказал ткач, - мы наколядовали, а не ты.