"Тайны выцветших строк" - читать интересную книгу автора (Пересветов Роман)

ВМЕСТО ПРЕДИСЛОВИЯ

Ну конечно, я был немного взволнован, когда впервые переступил порог этого здания. Прижатое к построенным позже высоким серым корпусам, оно составляло с ними один замкнутый квадрат и занимало почти целый квартал отдаленной от центра московской улицы. Высокие серые дома выглядели довольно суровыми благодаря продолговатым и узким, как бойницы, окнам.

В длинных и просторных коридорах властвовала тишина, какая бывает разве только в мертвый час в доме отдыха или в санатории. Мимо меня бесшумно проходили люди в рабочих халатах, неся в руках какие-то свертки и связки старых бумаг.

Тихо было и в огромном, высотой в два этажа, зале, разгороженном железными решетками на пять ярусов. Вдоль каждого яруса стояли напоминающие пчелиные соты стеллажи, доверху заполненные одинаковыми папками и коробками. На каждой значилось какое-нибудь хорошо знакомое еще со школьных лет имя. Читаю: «Фонд Меншикова». Здесь размещены документы походной и домовой канцелярии бывшего уличного торговца пирожками, потом князя и генералиссимуса, сподвижника Петра и фактического правителя России при Екатерине I.

На соседних стеллажах — архивы канцлера Воронцова, трех графов Румянцевых, князя Потемкина-Таврического. Каждая из хранящихся на этих полках бумаг рассказывает о делах и заботах вершителей судеб бывшей Российской империи.

Некоторые особенно громоздкие рукописи покоятся отдельно в своих тяжелых, обтянутых кожей переплетах или свернутыми в большие тугие свитки, называвшиеся в старину столбцами. Окованные золотом, серебром или железом соборные евангелия похожи скорей на маленькие сундучки, чем на книги. Древние «Уставы», «Судебники», договорные, духовные и жалованные грамоты, «подмётные» письма, челобитные… Сколько их тут! Страх и трепет внушали в свое время многие из этих документов. «Приговорные грамоты о походе войной» или «о смертной казни»… Их страницы омыты слезами и кровью. Как часто сеяли смерть бесстрастные строки! Но и для этих грозных и неумолимых «государственных актов» наступала пора, когда они превращались в бренный и жалкий клочок бумаги или пергамена.

Истории некоторых рукописей иногда еще более интересны, чем те, что описаны на их страницах. Об этом можно судить даже по их внешнему виду.

Взглянем хотя бы вот на эту неказистую псалтырь в «оболоченном кожею червчатом переплете». Специалист-палеограф,[1] перелистав ее, скажет: не меньше пятисот лет!

Обложка сильно покороблена, верхние края обреза обгорели, в каталоге она так и значится: «горелая». С каких же пор пристала к ней эта примета? Не с того ли черного дня 1382 года, когда внезапно налетевший, как степной суховей, татарский хан Тохтамыш поджег Москву? В огне пожара, мгновенно охватившего почти весь город, погибли вместе со многими жителями ценнейшие рукописи и книги, свезенные в церкви и соборы «сохранения ради». Или псалтырь попала в разряд «горелых» позднее? Ведь деревянная Москва на протяжении своей истории не раз сгорала дотла. Многие грамоты закапаны воском — они писались при свете свечных огарков в те времена, когда еще не знали другого освещения и пожар Москвы иногда начинался от упавшей церковной свечи…

Рукописи, уцелевшие после войн и пожаров, часто потом погибали от архивной сырости или их пожирало зловредное насекомое, именуемое тлей.

Лишь немногим древнейшим документам удалось устоять против всех этих напастей, и все же, по подсчетам палеографов, до нашего времени дошло около ста древнерусских грамот и свыше пятисот рукописных книг XI–XIV веков. Количество же более поздних документов определяется сотнями тысяч…

Переходя от стеллажа к стеллажу, я читаю только надписи на табличках, а память едва успевает подсказывать имена, события, даты.

— Скажите, что находится в этом золотом ларчике? — спрашиваю я у начальника архива Вениамина Николаевича Шумилова, достающего из сейфа круглый золотой сундучок.

— Не в золотом ларчике, а в позолоченном серебряном «ковчеге», — деловито поправляет привыкший к точным формулировкам архивист.

Оказывается, в сундучке покоится подлинник знаменитого «Уложения» 1649 года — основного свода законов, действовавших в те времена на Руси. Прежде чем попасть в архив, «Столбец Уложенный» причинил немалое беспокойство своим хранителям. Они чуть было его не потеряли. Случилось это так.

Екатерина II, задумав разработать новые законы, захотела взглянуть на подлинник старого Уложения и приказала тогдашнему генерал-прокурору князю Вяземскому доставить его во дворец.

Озадаченный неожиданным поручением, генерал-прокурор принялся искать подлинник в архиве правительствующего сената. Оттуда поспешили донести, что там его нет и никогда не было. Не нашлось никаких следов подлинника и в патриаршей типографии, где Уложение было впервые отпечатано. Тут Вяземского осенила другая догадка: Уложение должно быть спрятано под престолом Успенского собора в Кремле. Он слышал, что когда-то там был тайник для важнейших государственных документов. По распоряжению князя в соборе разобрали пол, но под ним не оказалось ничего, кроме пыли. И вот, наконец, после длительных поисков генерал-прокурору донесли, что в древней Казенной палате, находившейся близ Благовещенского собора, найден железный сундук, где хранится подлинное «государя царя Алексея Михайловича Уложение, токмо того сундука за неотысканием ключа не отперто».

Лишь на следующий день был изготовлен новый ключ (мне любезно показал его Шумилов), и после этого из сундука вынули суконный красный мешок, в котором оказался подлинник Уложения и один печатный экземпляр его первого издания.

Екатерина вызвала из Коллегии иностранных дел ученого архивариуса профессора Миллера и приказала ему подробно исследовать и описать подлинник.

Аккуратный немец в точности выполнил задание. Он установил вес свитка — двенадцать фунтов и длину его — пятьсот тридцать четыре аршина, подсчитал, что подлинник написан четырьмястами разными почерками и подписан тремястами пятнадцатью лицами, в том числе патриархом московским Иосифом и двенадцатью представителями высшего духовенства, пятнадцатью боярами, десятью окольничими. За ними расписывались дворяне, гости-купцы, выборные из московских сотен, слобод и стрелецких приказов. Из посадских людей подписывать Уложение были допущены только самые зажиточные. Крестьян к подписи не допустили.

— Хотите посмотреть на подлинник? Он прекрасно сохранился, — предлагает мне Шумилов, открывая крышку ковчега.

Вот он, знаменитый «Столбец Уложенный»! В нем девятьсот шестьдесят склеек, но ни один лист не оторвался! Каждая склейка на лицевой и оборотной стороне скреплена подписями трех думных и двух других дьяков.

По повелению Екатерины II для Уложения был сделан позолоченный ковчег, который и стал для него своего рода усыпальницей.

Сто двенадцать лет пролежал он в железном сундуке, завернутый в красный суконный мешок, затем около двухсот лет в позолоченном серебряном ковчеге и дошел до наших дней с чуть примятыми краями, но в полной целости и сохранности. Ему могли бы позавидовать многие памятники старины, на поиски и восстановление которых архивистам и историкам-источниковедам пришлось затратить немало усилий.

Да… Как и у людей, у документов бывают разные судьбы, и часто очень изменчивые. Как интересно проследить их злоключения в веках! После долгих настойчивых усилий обнаружить, наконец, текст какой-нибудь утраченной рукописи, пусть даже поврежденный, с выцветшими буквами, местами истлевший. Восстановить полностью содержание документа, объяснить все пропуски и пробелы! Как это должно быть трудно и в то же время увлекательно! Какая радость ждет исследователя в случае успеха, когда удается осветить неясную страницу истории, дать точное толкование недостаточно изученных явлений и событий!

Терпение и настойчивость источниковеда — вот главные доблести археографа.

Ведь поиски приходится продолжать, даже если ясно, что разыскиваемая тобой рукопись сгорела несколько сот лет назад! Сумел же известный палеограф профессор Приселков восстановить один из важнейших памятников русской письменности, знаменитую Троицкую летопись, сгоревшую во время пожара Москвы в 1812 году! Ученый пользовался многочисленными выписками, которые успел из нее сделать до пожара историк Карамзин, и выдержками, обнаруженными в текстах других летописей.

А какие интересные находки были сделаны одним из первых русских археографов П. М. Строевым! Обследуя древние монастыри, он извлек так много ценных рукописей, что для их изучения и издания пришлось организовать специальное учреждение — Археографическую комиссию при Министерстве народного просвещения.

Мой собеседник, опытнейший архивист В. Н. Шумилов, разбирая дворцовый архив, нашел те самые записи Екатерины II, которые изучал Пушкин, трудясь над историей пугачевского восстания. После смерти поэта они считались бесследно пропавшими, и Академия паук особым решением подчеркнула необходимость их розыска.

Да, среди разведчиков архивных недр есть свои герои! И разве не достойны они того, чтобы о них рассказали, чтобы их труд, их находки стали широко известны?

…Я становлюсь частым гостем архива, знакомлюсь с трудами историков-источниковедов, изучаю каталоги и путеводители, с помощью сотрудников архива отбираю документы, история которых особенно интересна.

Как трудно, оказывается, проследить их путь. Они нередко меняли свои имена. В описях разных архивов одна и та же рукопись может значиться под разными названиями.

— Если вы хотите узнать увлекательную историю некоторых редких рукописей и книг, — сказал мне однажды В. Н. Шумилов, — вам не мешало бы также проследить и судьбы древлехранилищ, в которых, может быть, они раньше находились. Уверяю вас, такой труд не будет напрасным. Ведь архивы тоже переходили из рук в руки, разделялись, а иногда и совсем исчезали в огне войн и пожаров.

Нужно ли было следовать этому доброму совету, пусть судит читатель по содержанию следующих глав.