"Оливер Голдсмит. Векфильдский Священник. История его жизни, написанная, как полагают, им самим" - читать интересную книгу автора

которым может быть счастлив всякий! Бедные прекрасно обходятся без наших
услуг, почему бы и нам не научиться жить без их помощи? Итак, дети мои,
сразу откажемся от всяких поползновений на барский размах! И с теперешними
нашими средствами мы можем прожить счастливо, если будем разумны. Будем же
довольствоваться малым, и тогда у нас всего будет вдоволь!
Так как старший мои сын обучался всяким наукам, я решился послать его в
столицу, где, приложив свои способности, он был бы в состоянии ц себя
прокормить, ц нам помочь. Может быть, самое горькое в бедности - это
необходимость разлучаться с близкими. И вот он наступил, день нашей первой
разлуки! Простившись с матерью, братьями и сестрами, которые перемежали
поцелуи со слезами, он подошел ко мне, чтобы я его благословил. От всей души
дал я ему свое благословение. Вместе с пятью гинеями это составляло все, чем
я мог его оделить!
- Сын мой, - воскликнул я, - ты идешь в Лондон пешком, как некогда
шагал туда твой великий предок Хукер! Дарю тебе такого же коня, каким
епископ Джуэл одарил его, - прими сей посох и еще прими сию книгу, да
укрепит она твой дух в пути; вот, кстати, две строчки, которые стоят
миллиона: "Я был молод, и состарился, и не видел праведника оставленным и
потомков его просящими хлеба". Пусть же это послужит тебе утешением в твоих
странствиях. Иди, сын мой, и как бы ни сложилась судьба твоя, являйся ко мне
раз в год; прощай же и не падай духом!
Смело посылал я на ристалище жизни своего сына, не плюющего иных
доспехов, кроме честности и душевной чистоты, ибо знал: что бы ни ожидало
его - победа или поражение, - он все равно останется благородным человеком.
Его отъезд предварил наш собственный лишь на несколько дней. Прощание с
местами, где мы провели столько безмятежных часов своей жизни, не обошлось
без слез, и я думаю, ни один человек, как бы тверд духом он ни был, не нашел
бы в себе силы подавить их. К тому же мысль о путешествии за семьдесят миль,
которое предстояло совершить нашей семье, дальше чем за десять миль дотоле
никуда не выезжавшей, повергала нас в уныние, а вопли и причитания беднейших
из моих прихожан, пожелавших проводить нас первые несколько миль, еще больше
это уныние усугубляли. К концу первого дня путешествия мы благополучно
добрались до какой-то деревеньки, расположенной в тридцати милях от нашего
будущего пристанища, и устроились ночевать на постоялом дворе. После того
как нам отвели комнату, следуя своему всегдашнему обычаю, я пригласил
хозяина распить с нами бутылочку вина; он принял мое приглашение тем
охотнее, что счет, который готовился предъявить нам наутро, от этого отнюдь
не должен был сократиться. Зато он мог рассказать мне о людях, среди которых
мне суждено было отныне жить, а главное, о мистере Торнхилле, помещике, в
чьих владениях находился мой новый дом, расположенный к тому же всего в
нескольких милях от его собственной усадьбы. Он аттестовал его как
джентльмена, который в жизни привык искать одни наслаждения и славился своей
приверженностью к прекрасному полу. Никакая добродетель, по словам хозяина,
не могла устоять против его искусства и настойчивости, и на десять миль
кругом едва ли можно было встретить девушку, которая бы не оказалась жертвой
его вероломства. Надо сказать, что сведения эти, глубоко опечалившие меня,
на дочерей моих возымели действие прямо противоположное: черты их словно
озарились предвкушением торжества; жена, по-видимому, испытывала такую же
радость и уверенность в могуществе их чар и силе их добродетели. Мысли наши
были еще заняты мистером Торнхиллом, когда в комнату вошла хозяйка и