"Маремьяна Романовна Голубкова, Николай Павлович Леонтьев. Мать Печора (Трилогия) " - читать интересную книгу автора

- Велю идти, - говорит Андреянович, - так и пойдет. Куда она с
ребенком денется?
Просватал Андреянович мать. Она рада и тому, что кто-то с ребенком
берет. Вот и зажили они с мужем. Дом у них был богатый: черная избенка,
окна маленькие, однорамные, на ночь их сеном заложат да ставни приставят -
будто и тепло. На керосин денег не было, так сальницу жгли. Нальют в
плошку рыбьего жира, или поганого сала - от морского зверя, воткнут фитиль
из ветошки, он и горит. А когда на сало денег нет, так и с лучинкой
сидели. Другой раз и спичек не на что было купить.
После отца у матери нас четверо осталось. Поить-кормить достатку не
было. Руки мы ей вязали. Нас тешить да нежить - от работы отбиться, а за
работу приняться - нас забыть. Вот и жили: в обед съедим - в ужин и так
сидим.
Помню я, как-то зимой мы спали, а из простенка три бревна и
выкатилось. Гнезда-то сгнили, бревна и выворотило. Побежала мать, позвала
плотника, приткнули кое-как.
Зимой мерзли мы люто. Утром мать встанет, печку затопит - надо двери
открывать: дым до полу ходит, задохнешься. Сверху мокрая сажа комьями
валится, а по полу вода мерзнет. Вот мы на запечье и вертимся: и не
хочешь, да соскочишь, а соскочишь, так ведь не очень-то обутый да одетый.
Мать от людей старьеца принесет, рваные рубашонки, вот и вся наша одежа.
Как-то к рождеству мать мне первый сарафан сшила из клетчатой
холстинки. От радости у меня душа в горсти. Не столько я рождества ждала,
сколько дня, когда новый сарафан надену. Он у меня и теперь в глазах
стоит. Сарафан круговой, в плоях да сборках, лифик обжимистый, рукава с
манжетами. Примерила она мне, я плясать готова: мать целую и обнимаю, и
спасибо говорю.
Ушла мать работать к попу, я не вытерпела, оделась без нее и побежала
хвастаться. Люди похвалили, а мать вернулась - выстегала меня.
В Голубково мать переехала ко второму мужу. Пришлось ей решиться
пойти за женатого при живой жене. Мы, ребятишки, все так и жили у этой
первой жены - Опросеньей ее звали. Опросенья была нездоровая, к нам она,
как ко внучатам, привязалась. И против второй жены у своего мужа зла не
имела. Любила Опросенья молиться, только молилась она по-чудному. Как
сейчас помню: стоит она перед иконами, крестится, поклоны кладет, а сама в
окно глядит. Мимо окон идет рыболов, ее племянник Ваня. Вот крестится
Опросенья и говорит:
- Бедный Ванька ловить пошел.
Опять крестится.
- Дай ему, осподи, побольше рыбки.
Еще перекрестится и вздохнет:
- Может, на ужин даст.
Отчим наш недоволен был, что мать с собой в Голубково целую ораву
привела.
- Ребята, - говорит, - могут сами себя прокормить.
Пришлось матери отдавать нас в люди.
Не от радости, а от великой неволи рассеяла она нас по чужим людям. Я
еще в зыбке качалась, а братья - Константин да Алексей - уже по миру
ходили, кусок доставали, да и работу брали: в семужьих снастях - поплавью
их у нас зовут - узелки зубами развязывали, "поплавь рушили". Затянутся