"Евгений Головин. Приближение к Снежной Королеве" - читать интересную книгу автора

южинского шизоидного подполья с натянутой струной горнего духа, подобного
выправке кремлевских курсантов, с безжалостными безднами преступных
трансцендентальных подозрений (к этой категории Головин причислял самого
себя).
На вопрос коллеги "а кто стоит выше "извращенных ангелов?" - Головин,
удивленно подняв бровь, отвечал: "Как кто? Люди..."
Люди...
Так что солидной антропологии на таких расплывчато убедительных
апроксимациях не построить.
Il est certainement quelqu'un...,[2]
Но кто точно сказать, видимо, невозможно. Он некто очень и очень
важный, значимый, онтологически и эсхатологически красноречивый, но его
изложение самого себя старательно бережется от прямых дефиниций, которые так
легко похитить. Он воплощает в себе ту фантастическую сферу, которая
предшествует рождению человеческого вида, это нераздельное, ускользающее
ироничное послание претергуманоидного измерения... В свернутом конусе
высшего напряжения зреет зерно человеческого, зреет, отвлекаемое тонкими
ветрами, пронизываемое высокими смертоносными напряжениями, постоянно
балансируя над мириадами обрывов, в каждом из которых кишат свои собственные
светлячки, поземки, тянутся красные сумерки, и полотна настороженных
кристаллов прорезаются фиолетовыми всполохами молниевидных щупалец. Вся эта
природная роскошь последнего акта становления непристойно отчетливо
пульсирует в Головине, подвергая окружающий мир устойчивой порче: вокруг
фигуры Евгения Всеволодовича концентрируется рой невидимых пчел (величиной с
кулак) - вот почему так трудно бывает ему пройти в метро, и любой постовой с
подозрением и злой тревогой всматривается в тело аккуратно одетого
серьезного господина... Он настойчиво выпадает из времени, искажает
пространство. В принципе, искажение пространства - это разновидность
"мелкого хулиганства", а это уже статья...
О чем пишет Головин в своей книге? О чем повествует в лекциях? Все не
так очевидно. Понятно лишь, что это не эрудиция и не информация... Едва ли
он ставит своей целью что-то сообщить, о чем-то рассказать,
продемонстрировать свои познания, привлечь внимание к терпким формулам и
гипнотическим сюжетам. Сообщения и статьи Головина не имеют ни начала ни
конца, они жестко противятся накопительному принципу - по мере знакомства с
ними человек не приобретает, но от чего-то избавляется: такое впечатление,
что льдинка нашего "я" начинает пускать весенние капли, рассудок мягко
плавится, каденции фраз, образов, цитат, интонаций уводят нас в раскрашенные
лабиринты смыслов, ускользающих даже от того, кто увлекает нас за собой...
При этом как-то очевидно, что мы сами, наше внимание, наше доверие, наша
фасцинация абсолютно не нужны автору. Головин не покупает нас, он проходит
мимо, задевая острым черным плащом непонятной, смутной ностальгии - это было
бы жестоко, если бы он кривил рот, замечая краем глаза наши мучения, но он
пристально смотрит в ином направлении, и это еще более жестоко, по ту
сторону всякой жестокости... Он просто нас не видит, и все.


Carrus navalis[3]

Головин много пишет и говорит о Дионисе, он знает орфические гимны, в