"Ярослав Голованов. Заводная обезьяна ("Канун великого старта" #2)" - читать интересную книгу автора

чуть-чуть брезгливое чувство своей неопрятностью, шишковатой головой,
кургузым ватником, из которого красные худые руки торчали, точно обсосанные
клешни, всем своим убогим, бедным видом. Он ловил себя на мысли, что ему
хочется остановить Зыбина, сделать какое-нибудь замечание, сказать, чтоб он
не ежился, не шмыгал носом, не пританцовывал, а ходил бы, как все ходят.
Бережной понимал, что делать так не следует, и подавлял в себе это желание.
Однажды он, правда, указал Зыбину, что ватник ему маловат, но указал
по-дружески, по-товарищески.
- Так ведь не сам выбирал,- ответил Зыбин.-Какой дали, такой и ношу.
Ателье ушло за горизонт...
Ответил небрежно, с ухмылочкой, словно не первый помощник капитана с
ним говорил, а так, Петька какой-нибудь с соседнего двора. И сегодняшнее
замечание было совершенно справедливым. Николай Дмитриевич не придирался.
Нет, не придирался. "В конце концов я заботился о безопасности человека",-
подумал Бережной и успокоился.
Капитан взглянул на часы и что-то тихо сказал тралмейстеру Губареву.
Лебедка включилась рывком, визгливо на все лады заскрежетала шестернями.
Ваеры дрогнули, поползли. Если не смотреть на барабаны, очень трудно
уследить глазами, ползут они или нет. Через каждые пятьдесят метров к ваеру
был привязан лоскут-заметина. Только когда он выныривал из воды и медленно
приближался к лебедке, было видно, что ваер движется.
Витя Хват стоял на своем месте, у правого вытяжного конца, и считал
заметины. Вот пошла восьмая. Значит, за бортом осталось 50 метров. Значит,
рыбы в трале нет. Это точно. Кавуненко говорил, что трал с рыбой всплывает.
А этого что-то не видно...Так и есть: пустой. В мотне килограммов двести, от
силы. Да и те двести - это не рыба, "зверинец"...
Все молчали. Губарев повернулся, зашагал в столовую.
- Где Кадюков? - громко спросил капитан. Гидроакустик, только что
стоявший рядом, исчез. "Не хотел бы я сейчас быть на месте Кадюкова,-
подумал Хват,- понадергает ему Арбузов перьев из хвоста за его прогнозы..."
Только что поднятый на кормовую палубу трал был из тех, которые на
"Державине" называли "зверинцем".
Из мотни на палубу широко и густо выдавилась, затрепетала под солнцем
удивительная своей слепящей металлической, пестротой, еще трудно делимая
глазом масса живых существ. Она растекалась к ногам людей стремительно и
тяжело, как лужа ртути. Природа никогда не смогла бы собрать в пространстве
столь малом все это разнообразие живых и мертвых тел. В тесном переплетении
их, вырванных из океана, задавленных, брошенных под эту смертельно яркую
голубизну земного света, было что-то противоестественное, отталкивающее,
зловещее. Некоторые рыбы дробно бились в лихорадочном исступлении, туго
выгибаясь и подпрыгивая; другие, дернувшись несколько раз, припадали к
горячему мокрому дереву палубы и тихо скользили в слизи и крови, стараясь
пробиться к спасительной воде; третьи, уничтоженные блеском дня и ядовитыми
глотками жаркого воздуха, были неподвижны и покорны в ожидании гибели, лишь
дрожь жабер отличала их от мертвых, с потухшими, подернутыми синей дымкой
глазами, смотревшими в бездонную пустоту, сквозь людей, облака и самое небо.
Сашка Косолапое сдал вахту на радиостанции и сразу пошел на корму. Еще
с мостика, оценив многоцветье палубы, он понял, что сардины снова нет, и,
метнувшись вниз по трапу, подошел к Хвату, разглядывавшему рыбу.
Чего ж тут только не было! Большие морские караси с рубиновыми глазами,