"Глеб Голубев. Лунатики (Журнал "Искатель", 1976, N 3)" - читать интересную книгу автора

стоически перенесла эту ужасную операцию по поводу опухоли. Страшные боли
потом. Как она тогда мучилась, бедняжка! И во имя чего страдала? Чтобы
теперь умереть так трагически и нелепо? Нет ни бога, ни справедливости на
свете.
Слезы стекали по его морщинистому лицу и сверкали в седых прокуренных
усах. Он не замечал, не вытирал их.
Медленно открылись тяжелые створчатые двери, мы все поднялись по
широким ступеням. Пока пастор произносил слова прощания, я не отрываясь
смотрела на лицо Урсулы. Оно было все таким же красивым, одухотворенным и
строгим, но уже стало совсем холодным и отрешенным, как у мраморной
статуи. Потом заиграл орган, весь зал наполнил величавый хорал Баха,
трепетно забился под сводами. Звенящие детские голоса запели:
- "Возьми мою ты руку и поведи с собой..." - и неясна слез навеки
скрыла от меня лицо Урсулы.
Когда все было кончено и мы вышли из кладбищенских ворот на улицу,
комиссар Гренер жадно закурил длинную черную сигару, которую уже давно
нетерпеливо вертел в пальцах, и вдруг предложил:
- Зайдемте куда-нибудь. Помянем ее.
Мы зашли в первый попавшийся винный погребок, сели за столик в дальнем
темном углу под аккуратно вставленной в рамочку под стеклом вышивкой. Ее
любовно сделала, наверное, сама хозяйка крупными красивыми буквами:
"Совесть чиста - спокойна душа". Рядом висела неизменная гравюра,
изображавшая не то клятву в Грютли, не то битву при Ласпене, различить
было невозможно, так она потемнела от времени и ее засидели мухи. Угрюмый
кельнер принес бутылку холодного лигерцского вина, разлил по бокалам. Мы
молча выпили за упокой души бедной Урсулы.
- И все же, сдается мне, ее втянули в какую-то темную историю, -
задумчиво проговорил комиссар. - У старухиного наследничка совесть явно
нечиста.
Мы с мужем молча смотрели на него, ожидая продолжения.
- Психологически естественно, чтобы он в такой ситуации стал бы
осуждать Урсулу и винить ее в смерти тетки, уж, во всяком случае, не
меньше, чем прокурор или досужие кумушки. Так? - спросил комиссар у
Мориса.
- Так.
- А Бромбах не упрекнул ее ни единым словом. Ведь недаром говорится:
"Молчание - тоже ответ". Тут одно из двух, - продолжал задумчиво комиссар,
- или он слишком умен, добр и всепрощающ, или, наоборот, прекрасно знает,
почему в шприце оказалась смертельная доза морфина, и остатки совести
мешают ему попрекать Урсулу. Мне кажется более вероятным второе. На ангела
Бромбах мало похож.
- Значит, вы считаете, была не ошибка, а преступление? - спросила я. -
Но кто же его совершил? Племянник? Его же не было в это время в Швейцарии.
Разве не так?
- Так, - кивнул комиссар. - Мы проверили тщательно. Он из Ниццы никуда
не отлучался, весело развлекался.
- Значит, вы думаете, будто старуху кто-то убил по его поручению, в
сговоре с ним? - спросил Морис. - Не Урсула же!
- Да, на нее это непохоже, - задумчиво произнес комиссар, весь
окутываясь дымом после сильной затяжки.