"Сергей Николаевич Голубов. Когда крепости не сдаются (о Карбышеве) " - читать интересную книгу автора

офицерского собрания, - на Муховецкий мост. Сколько раз видел он эти ворота,
мосты и башни, и красное кольцо бесконечной оборонительной казармы, и склады
в подвалах древних кляшторов*, и огромные пороховые погреба... Как
крепостное сооружение цитадель давным-давно отжила век. И все-таки, глядя на
чистенькие кирпичные стены старинной боевой игрушки, Карбышев читал на них
небывалое - кровавую эпопею подвигов, мужества и геройского терпения,
историю заново преодоленной севастопольской судьбы. Не было здесь этого? Не
было. Но кто поручится, что не будет?..
______________
* Католические монастыри в Польше.

За Муховецким мостом - офицерские флигеля. Карбышев быстро миновал это
скучное место и выехал из крепости через Александровские ворота. До города
оставалось около версты. Дорога шла вдоль железнодорожной насыпи. За нею -
слобода Граево и казармы саперного батальона. А впереди направо - город.
Отсюда он уже хорошо виден. Однако несколько человеческих фигур, тесно
сбившихся в кучку, заслоняли его сейчас собой. Что за люди? Зоркий глаз
Карбышева определил без ошибки: шестеро рядовых пехотинцев при ефрейторе и
унтер-офицере. Это караул возвращается в крепость с вокзала. Солдаты были
чем-то заняты так, что ни один не приметил подъезжавшего капитана. Они
стояли кружком и разглядывали винтовку, казавшуюся прутиком в руках
высоченного детины. У тех, которые разглядывали, были явно смущенные затылки
и спины, а у верзилы мелко и часто дрожал подбородок. Примкнутый к винтовке
штык был сильно погнут на сторону; ружейная ложа разбита в щепу. Скверно!
- Что случилось, ребльята?
При слове "ребята" солдаты вздрогнули и вытянулись, - так по-офицерски
скартавил его удивленный Карбышев. Они угрюмо смотрели на капитана, узнав
его по велосипеду и по невысокой, хорошего мужского склада, широкой в
плечах, узкой в тазу, фигуре. И он смотрел на них немигающим взглядом, -
спрашивал. Унтер-офицер выступил вперед.
- Так что полное несчастье, ваше благородие...

* * *

Стоя на часах у вокзальной водокачки, рядовой Романюта смотрел на
дальний лес, синевший у горизонта, и думал о доме. Ему ясно представлялась
худая изба из тонких кругляков, прибившаяся с боку к тесной деревушке, между
частым бором и глубокой петлистой речкой. Здесь-то и вырос он - возле сохи и
бороны, и труд пахаря был его первой школой. Эта школа разбудила в нем душу.
Здесь-то и высмотрел он своими молодыми ясными глазами то, что казалось ему
тогда главным в жизни. А затем. - военная служба. Но не пашут, не боронят в
полку. Между тем именно полк должен был переучить Романюту, показать ему мир
с той стороны, о которой его упрямое сознание никогда до сих пор и знать не
хотело. Трудная задача! Чем ближе подходила к концу военная служба Романюты,
тем слаще мечталось ему о доме. И чем ярче рисовалась в памяти скудость
родного гнезда, тем вернуться в него казалось желанней. Редкий месяц не
получал Романюта письма от жены. Почти каждое из этих писем было таково,
что, прочитав его, он долго сидел с каменной тоской в широкой груди и
внезапно осунувшимся лицом. То дедушка Костусь пошел побираться; то дядя
Викентий вдруг упал на улице скорчен, да уж так и не расправился; то кум