"Юрий Гончаров. Нужный человек" - читать интересную книгу автора

мешок, совсем тощий, примятый плоско, будто и не было в нем ничего. В нем и
верно ничего почти что не было - лишь пара запасных портянок, смена белья с
черными клеймами, выданная ему с госпитального вещсклада при выписке, да
горсть соли в тряпице - целый капитал по текущему времени. Еще из имущества
у Степана Егорыча имелся немецкий алюминиевый котелок с ложкой; ими Степан
Егорыч очень дорожил - что за солдат, что за человек, если даже своей
посуды, ложки своей нет?
Котелок стоял под лавкой, рядом с кирзовыми сапогами Степана Егорыча.
Если не считать еще кисета со щепотью махорки, на две-три экономных закурки,
еще из дома с собой взятого, руками жены сшитого, Пелагеи Ивановны руками,
да иголки с ниткой за козырьком треушки, как полагается это иметь каждому
дельному солдату, не распустехе, способному себя обслужить - подштопать, что
надо, при нужде, приживить собравшуюся отскочить пуговицу, - ничего больше у
Степана Егорыча и не было: ничего, никаких трофеев не добыл он себе на
фронте, ибо не было у него жадности и такой привычки - подбирать возле
убитых, хоть и много, много всякого добра видели его глаза, погибавшего без
пользы, такого, что надо было только нагнуться и протянуть руку...
Портянки на печи просохли, но заскорузли, пришлось их помять, потрепать
руками.
По обмерзшим окошкам было видно, что мороз на улице прежний, жигающий
до костей, и Степан Егорыч, спасая ноги, чувствительные к холоду, особенно
левую, пострадавшую от минного осколка, умотал портянки с особым старанием,
подложив для тепла в сапоги стельки из целого газетного листа.
Вроде бы и не спешил Степан Егорыч, а собрался скоро, привычно - точно
по сигналу побудки ротного старшины или как до войны еще в своей хате;
с самого открытия колхоза он исполнял бригадирскую должность, и, почитай,
каждое утро приходилось вставать всех раньше, летом - на самой ранней заре,
зимой - еще затемно, вот как сейчас...
Впотьмах он нащупал на столе нож, с вечера им наточенный на камне и
доведенный до бритвенной остроты на мягком оселке, толкнул тяжелую,
засыревшую от комнатного тепла дверь.
В сенцах горел фонарь в проволочной сетке, такой самый, какой имелся и
у Степана Егорыча в его доме в деревне Заовражной Курской области. Хозяйка
Галина Фоминишна сквозь марлю сливала надоенное молоко в большой железный
бидон. Молоко звенело, журчало в бидоне.
Так же, бывало, цедила ранними утрами теплое, вспененное молоко жена
Степана Егорыча Пелагея Ивановна, - Поля. Только делала она это проворней,
легкими руками, как вообще делала все, никогда не ворча, не сердясь, сколько
бы ни выпадало работы и как бы ни была она тяжела...
Галина же Фоминишна лила молоко сосредоточенно. Дорого молочко на
рынке, один этот бидон - целое богатство, куча денег, и Галина Фоминишна,
наверное, думала о них, считала, сколько выручит, и опасалась пролить мимо
бидона. Старательность ее наводила на шутку, и Степан Егорыч собрался
пошутить, как говаривал иногда под руку Поле. Но не вышло, слова не пошли,
не захотелось говорить то, что говорил он дома, - так живо, тронув сердце
грустью, припомнилась ему Поля, и так непохожа, далека от нее была тяжелая
телом Галина Фоминишна, рослая, по-мужски могучая, неутомимая даже в такой
работе, как кидать вилами навоз из коровника, рубить на дрова березовые
чурки, ворочать в кладовой мешки с просом или зерном.
- Дверь, дверь прикрывай, избу настудишь! - прикрикнула хозяйка на