"Юрий Гончаров. Последняя жатва" - читать интересную книгу автора

Выпивший, он начинал куражливо Любе кричать:
- Ты ученая, я неученый, ладно! Я и такой получше вас, ученых, проживу.
Ты вот диплом имеешь - а что? Шестьдесят пять рублей в месяц - вот вся твоя
цена! А я двести сорок в среднем. А за уборку в прошлом году, за двадцать
четыре дня, - тыщу восемьсот! Да из Ульяновской области тыщу двести привез.
Три. Захочу - у меня что хошь будет! "Москвич", "Волга"! А ты вот как на
шестьдесят пять присохла - так и будешь век сидеть со своими книжками. От
культуры твоей ни обуться, ни одеться, ни выпить, ни закусить...
Как было объяснить бабкам, что одного заработка мало еще, чтоб семье в
ладу да в мире жить!.. Никто из уличных судей, говорух, такого объяснения и
не принял бы, наоборот, напали бы на Петра Васильевича: ну и правильно,
мужик в доме голова, он главный работник, значит, за ним и слово, к нему
надо прилаживаться, по его шагу равняться... Подумаешь, взгляды разные,
ерунда какая! Ну и осталась теперь одна. Он-то себе баб сколько угодно
найдет, парень молодой, здоровый, самостоятельный, на такого любая кинется,
а вот пусть теперь она попробует себе мужа сыскать, с дитями...
И Петру Васильевичу оставалось только тихо и безучастно жалеть Любу, не
в силах что-либо поправить в ее семейном разладе, как-либо ей пособить...
Люба запыхалась - так она спешила, так тяжела была ее сумка, с таким
волнением шла она к отцу, и когда подошла - ни она, ни Петр Васильевич даже
не смогли сначала ничего сказать друг другу от силы чувств, что были в душе
у каждого. Люба поставила сумку, глубоко дышала и смотрела на отца, в его
лицо; он поцеловал ее в щеку - неумелым, неловким поцелуем и тоже смотрел в
ее лицо, белое, удлиненное, брови - тонкими дужками, с бисеринками пота на
лбу, с легкими крапинками веснушек на переносье, с точечной родинкой на
левом виске. Такая же родинка была у матери, Анастасии Максимовны...
- : Ну, давай, что ли, сядем... - проговорил Петр Васильевич,
оглядываясь, ища, на что бы посадить Любу, так, чтобы и ему сесть рядом.
Земля тепла, да еще сыровата... Неподалеку торчал другой пень, пошире того,
на котором сидел Петр Васильевич, - на него он и устроил Любу. И сам присел
возле, касаясь ее плеча, - так только в Любином детстве сиживали они иногда
на пороге дома, в те редкие вечера, когда Петр Васильевич приходил домой
пораньше и, поделав кое-что по хозяйству, садился перед сном выкурить
последнюю цигарку. Работа отнимала его от семьи на полный день, с рассвета и
почти дотемна, Люба скучала по нему, ластилась, когда он приходил, - отца ей
не хватало. С ней бы посидеть, поиграть, рассказать что-нибудь, все равно
что, она все бы слушала с любопытством и вниманием, по одному только, что
это отец с ней говорит. А он не понимал ее тогда, - уставший, занятый
завтрашними делами, уже налитый сном. Погладит по голове да и оттолкнет
тихонечко от себя - иди, иди, дочка, поиграй сама, устал я...
- Ну, как там дома-то? Детишки как?
- В порядке. Ты вот как?
Люба вое смотрела на него - тревожными, пытливыми глазами. Петр
Васильевич выглядел без перемен к худшему, и это слегка успокоило Любу,
умерило ее тревогу.
- У меня прямо из рук все вывалилось: заходит в библиотеку сам Василий
Федорович, говорит, из больницы звонили, оставили там твоего батю. Ты,
говорит, не волнуйся, на обследование. Не волнуйся! Ничего с собой даже не
захватил... Я тебе бритву привезла. Очки - может, почитать захочешь. И как
назло - не вырваться! В тот день заседание исполкома по санитарно-бытовому