"Владимир Гоник. Я не свидетель" - читать интересную книгу автора

требовалось.
- Иван? Здоров! Звонил?
- Есть разговор, Ефим Захарович. Надо бы встретиться, - ответил
Михальченко.
- Что так таинственно? Ты ведь уже не у дел.
- Как сказать... По телефону сложно.
- Давай тогда завтра. Я с утра буду в прокуратуре. Часов в
одиннадцать годится?
- Годится.
- Значит, до завтра...



2

Лето в этих краях знойное, а зима лютая. Плоская, без горбинки, до
тоски пустая иссушенная степь продувается ветрами. От резких перепадов
температуры на дувалах и на глинобитных стенах домов постоянные, словно
морщинки, трещинки. В жару они забиты летящим из степи горячим песком, а в
холода - острыми крупинками заледеневшего снега. Жилища, в какие еще не
подвели газ, отапливаются по старинке кизяком и саксаулом. Его серые
кусты, похожие на ревматические пальцы местных старух, дрожат на ветру за
околицей, припорошенные жестким снегом. Но в любую пору года легкий дымок
и теплый хлебный дух плывут со дворов, исходя из глубины прокаленных за
десятилетия тандыров, где хозяйки пекут лепешки. Пекут их, разумеется,
прежде всего казашки, узбечки, уйгурки и татарки - как это делали наверное
еще до пророка Магомета их предки. Но обучились этому и живущие в поселке
корейцы и даже греки, немцы и русские, поселившиеся здесь в разное время и
по разным причинам.
Прежде п.г.т., то есть "поселок городского типа" назывался
Энбекталды. Еще не так давно он величался в среднем роде - Молотовское,
получив это прозвище в тридцатые годы. Нынче ему вернули его собственное
имя - Энбекталды, и это как бы вновь соединило его жителей с привычным:
старый верблюд с презрительно отвисшей обслюнявленной грубой терпеливо и
безразлично стоит рядом с красным "жигуленком", а хозяева машины и скотины
неторопливо беседуют. Где-то на Мучном базаре, как коклюшный ребенок в
кашле, зашелся в крике ишак, почуяв призывный запах подруги, лениво жующей
сено, пока ее владелец покупает в лавке керосин...
Медленное время. И жизнь вроде редкой дождевой воды в степном такыре
- тихая, стоячая. Но это для стороннего, недогадливого и неосведомленного
взгляда. А Георг Тюнен, старожил, знал, что так нигде не бывает, даже в
самом что ни на есть убогом захолустьи. Безмятежность и покой обманчивы,
иллюзия, ибо еще в первой книге Моисеевой "Бытие" сказано: "И совершил Бог
к седьмому дню дела Свои, которые Он делал, и почил в день седьмой от всех
дел Своих, которые делал". "Именно тогда, - подумал Тюнен, - когда,
почивая, отвернул Он очи свои от Земли, и начались безобразия, суета,
ошибки, страсти - повсюду, и пряталось все это под внешней тишиной и
покоем, чтоб скрыть от очей Бога"...
"...период невинности закончился изгнанием Адама и Евы из сада
Эдемского". На этом месте Тюнен остановился, поискал глазами кусочек