"Владимир Гоник. Песня певца за сценой." - читать интересную книгу автора

обостренное классовое чутье, но не находил ответа; от раздумий голова шла
кругом.
- Свихнулся, - убежденно определил конвоир, словно отвергал все
сомнения.
Что ж, видно, так оно и было, так и запишем, потому что иначе -
страшно подумать! - иначе земля содрогнется в ужасе, весь народ онемеет от
содеянного, кровь заледенеет в жилах, если хоть на мгновение допустить,
что мальчишка в своем уме.
Следователь вызвал усиленный конвой и отправил арестованного в
камеру. Когда его увели, следователь обессиленно сел и стал пальцами
растирать виски, морщась от мучительной головной боли.
Нет, не мог нормальный человек, даже заклятый враг и отпетый
преступник решиться на такое. Пойти на это способен был лишь больной,
безмозглое существо, псих ненормальный без царя в голове.
Уразумев, что имеет дело с сумасшедшим, следователь успокоился и
повеселел. Головная боль исчезла, в мыслях появилась привычная ясность:
разумеется, совершить такое мог только больной человек.
Со спокойной вполне душой следователь доложил по начальству, все с
ним согласились, никто не искал и не требовал объяснений. Да и любому
понятно было, что они имеют дело с сумасшедшим. Иного мнения никто даже не
высказал, потому что стоило усомниться и сразу возникали неизбежные
вопросы: куда смотрели и как допустили?
Кроме того, можно было самому спятить при мысли, что совершил это
человек в здравом уме.
Наутро арестанта отвезли в больницу. По правилам, конечно, полагалась
экспертиза, но следователь махнул рукой: и так все было ясно, без
экспертизы.
И честно говоря, не до того было: врагов везли тучами, сплошным
потоком, иногда по усталости мнилось, будто во врагах вся страна, все
поголовно - пестрое разноликое население от стариков и до младенцев:
старики имели прошлое, а младенцы могли впитать злой умысел с молоком
матери.
И потому работа во Дворце труда множилась и росла, работа шла день и
ночь, толковый конвоир мог в одночасье стать следователем, довольно было
классового чутья.



2

С утра доктор Германов нянчил внуков, обе дочери бросили детей на
отца и на высоких каблуках улетели вслед за мужьями, крыльями звеня; с
минуту он еще чувствовал на щеках мимолетную влагу прощальных поцелуев.
Разумеется, в семье все мнили его самым праздным - жена-подруга,
дочери-вертихвостки, их деловые мужья, даже внуки - горластая орава,
полагавшая деда своей собственностью. И поэтому Германов с утра обходил
магазины в поисках продуктов, устраивал постирушки, мыл и одевал внуков,
отводил в детский сад, перед работой забегал в прачечную или химчистку и
прочее, прочее... Жена то и дело уезжала в командировки и названивала
вечерами, объявляя не подлежащие обсуждению приказы.