"Владимир Гоник. Преисподняя." - читать интересную книгу автора

вконец обессилев, мы одолевали подъем, и оказывались в поднебесьи, нас
била дрожь от страха и напряжения; с высоты скал тайга мнилась мохнатым
ковром, выстилающим сопки.
Спуск в шахту начинался с верхнего коллектора и проходил вслепую, в
полной темноте. В этом состояло известное преимущество: в темноте не так
страшит высота. Отдышавшись и передохнув, я внимательно изучал обстановку,
не обнаружив в нижнем коллекторе ничего подозрительного, зажигал фонарь.
Свет под землей - особая забота. Оказавшись без света, человек обречен.
Вот почему приходилось запасаться фонарями, батареями, брать фонарик с
ручным приводом и рассовывать по карманам свечи, спички, зажигалки... В
тех редких случаях, когда я ходил с проводниками, они признавались, что
без света вряд ли выберутся.
Итак, роман в полной тайне жил своей отдельной жизнью на обочине
моего привычного обыденного существования - вдали от насущной работы и
будничных забот. Я писал прозу, сценарии, работал в кино - роман, как
терпеливый затворник, ждал своего часа. Иногда я уделял ему какое-то время
и вновь удалялся, понукаемый спешкой, неотложными интересами, суетой. Как
исправный сиделец, роман неспешно тянул свой срок скрытно от чужих глаз.
Иногда работа над ним вообще замирала, слишком безнадежной казалась затея
- заведомо никчемный труд.
Дыхание цензуры в затылок угадывалось почти во всем, что
публиковалось тогда. И потому внутренний редактор властно вторгался в
работу каждого, кто думал о публикации. О, этот внутренний редактор,
искуситель и душегуб, могильщик многих прекрасных замыслов! Я никогда не
писал по заказу или в угоду, потому и хлебал сполна, однако мой внутренний
редактор которого я обычно гнал прочь, нашептывал иногда, взывал к
благоразумию; вкрадчивый шепот беса звучал за спиной у левого плеча, как и
положено нечистой силе.
В мои намерения входило написать нечто бесцензурное. В романе я
пытался отделаться от внутреннего редактора - прикончить и пуститься в
свободный полет. Само собой разумелось, что даже не касайся я запретных
подземелий, а выскажи в романе лишь свои воззрения на строй и на идею,
меня надолго упекут под замок; покушения на идейное целомудрие карались
строго.
Однако расправа стала бы намного строже, проведай власти о моих
посягательствах на тайны номенклатуры. Впрочем, замысел того стоил.
Поначалу информация поступала разрозненно, урывками, от случая к случаю, я
за деревьями не видел леса. Когда накопился материал, стала явной общая
картина: план номенклатуры выжить в будущей войне.
Это был грандиозный план. С его помощью номенклатура намеревалась
отмежеваться от судьбы народа. Построенные для этой цели исполинские
тайные подземные сооружения превосходят самую буйную и необузданную
фантазию. Я назвал их закрома Родины. Именно там, в гигантских невидимых
закромах исчезала значительная часть всего, что производил народ. Расхожий
штамп советской пропаганды был близок к истине: закрома оказались воистину
бездонными.
Объекты поражают своим безумством. Невероятно дорогие, они в такой же
степени бессмысленны и бесполезны. Случись, не дай Бог, ядерная война, те,
для кого они построены, не успели бы в них укрыться: время подлета ракеты
с баз в Европе исчисляется считанными минутами. Они не успели бы даже