"Гор Геннадий Самойлович. Деревянная квитанция" - читать интересную книгу автора

улыбок, которые когда-либо воспроизводил экран или сцена, он старался
компенсировать расходы и жизненные неудобства, неизбежно вызванные
предстоящим ремонтом.
Улыбка имела какую-то подспудную власть не только над нашими душами, но
даже над нашими вещами, вдруг словно обретшими свое обычное обличье, будто
дождь перестал и на ясном потолке, совсем по театральным законам
превратившемся в небо, уже светила луна. Луна действительно заглянула к нам
в комнату, явно войдя в тайное соглашение с тем, кто, уйдя в театр, не
завернул кран в ванной, а теперь делал вид, что в этом была виновата
администрация дома, не соизволившая заблаговременно позаботиться о
водопроводных трубах, которые давно надо было заменить.
В далеком прошлом существовали маги, волшебники, колдуны, шаманы, в чью
должность или обязанность входило снимать перегородки между жизнью и чудом,
между реальностью и сверхреальным. Позже этим стали заниматься фокусники в
цирке или на эстраде. Волшебство и шаманство превратились в ремесло, утратив
значительную часть своей таинственности.
Он тоже был волшебником и фокусником, прикрывая свою магию, свое
волшебство современной профессией актера, состоящего в профсоюзе и
находящегося вне всяких подозрений относительно происхождения своего
искусства. Ведь Чарли Чаплин тоже мог творить чудеса, не беспокоясь, что за
это его привлекут к ответственности.
Я вспомнил об ответственности слишком поздно, когда муж Ирины стал
ухаживать за моей женой.
Он отнял у меня реальность, превратив ее в нечто зрелищно-эфемерное и
почти ирреальное, теперь он собирался отнять у меня жену или, по крайней
мере, превратить ее тоже в что-то полупризрачное, одетое в вечернее платье,
сшитое из сумрака, из обрезков той ткани, которую плетет удаляющаяся за
театральные кулисы коварная шекспировская ночь.
Да, даль и сумрак поселились в нашей квартире с тех пор, как здесь
побывал артист. Мне стало ставиться в вину, что я не чисто выбрит и лишен
малейшего признака обаятельности. Жена подобрела к обстоятельствам. Она
сказала мне, что, не начнись это маленькое наводнение, мы бы все откладывали
и откладывали ремонт, а сейчас нас заставит это сделать случайная
необходимость, которой мы должны быть, в сущности, благодарны.
Артист порекомендовал нам отличнейшего маляра, виртуозного мастера,
который способен превратить самую захудалую мещанскую квартиру в картину
сюрреалиста, в парижский салон, в сцену, поставленную Таировым или
Мейерхольдом.
И мир действительно начал превращаться в театр, особенно, когда артист
забегал к нам перекинуться парой слов с моей женой, рассказать ей
привезенный из Москвы анекдот, видя только ее, ее и себя, и еще не признав
полностью мое право на существование.
Он смотрел на меня, как на лицо, исполняющее эпизодическую роль в
спектакле, поставленном жизнью и им для него одного.
Был ли он одним и тем же человеком? Это еще требовалось доказать.
Забегая к нам или пробегая мимо нас, он каждый раз менялся, превращая себя в
новый образ и надев новый костюм и новое выражение на свое лицо.
Он поселился в моем сознании. Забегал в мои ночные сны и выбегал из
них. И в моем сознании он поселился где-то рядом с поэтическими
воспоминаниями и ассоциациями, с Евгением Онегиным, с Печориным (у него он