"Олег Гордиевский, Кристофер Эндрю "КГБ. История внешнеполитических операций от Ленина до Горбачева" [V]" - читать интересную книгу автора

ликвидировали. Затем вопросы стали более конкретными. "Как вы могли
позволить до-
чери читать "Отче Наш"? - неожиданно спросили его. Гордиевский говорил
себе: "Меня накачали, и я это знаю. Мне трудно собраться, но они, значит,
прослушивали разговоры с матерью и сестрой. Они поставили в квартире
подслушивающие устройства. " Потом Гордиевского стали расспрашивать о
книгах Солженицына и других, которые лежали у него под кроватью. "Как вы
могли везти через границу эту антисоветчину?"
Следующая стадия допроса была значительно агрессивнее. Гордиевского
прямо обвинили в работе на англичан. Голубев назвал имя английского
дипломата и спросил: "Это он вас завербовал, так?" Потом Гордиевского
оставили одного. Через некоторое время Голубев вернулся. "Признайся!-
потребовал он. - Ты что, не помнишь? Ведь ты только что признался.
Признайся снова!" Гордиевский почувствовал, что голова его идет кругом, и
как будто издалека услышал свой голос, монотонно бубнивший: "Нет, я не
признавался. Не признавался. " Больше он ничего не помнит. На следующее
утро Гордиевский проснулся с дикой головной болью в одной из спален дачи.
Двое из обслуживающего персонала, мужчина и женщина, принесли ему
кофе. Гордиевский пил чашку за чашкой, но боль не унималась. Вспоминая
события вчерашнего дня, он с ужасом подумал: "Все, конец. Не
выкарабкаться. " Однако постепенно к нему вернулась слабая надежда. Около
половины десятого утра на дачу приехали Голубев и Буданов с таким видом,
как будто вчерашний допрос был просто застольной беседой. Вскоре Голубев
уехал, но Буданов остался. Хотя Гордиевский помнил Буданова как одного из
самых опасных и коварных сотрудников КГБ, его первые вопросы казались
довольно безобидными. Когда-то Буданов, похоже, был в Лондоне. "Где в
Англии вы бывали?"- спросил он. Гордиевский ответил, что из-за обычных для
советских дипломатов ограничений на передвижение за пределами Лондона (а
сотрудники КГБ обычно имеют дипломатическую крышу), он в основном бывал на
партийных конференциях в Блэкпуле, Брайтоне и Хэрроугейте. "Хэрроугейте?-
удивился Буданов. - Никогда не слыхал. " Затем тон его переменился. "Вчера
вечером вы вели себя вызывающе и самоуверенно, "- заявил он. Гордиевский
извинился. "Вы говорили нам, что мы воссоздаем атмосферу чисток, охоты на
ведьм и шпиономании 1937 года. Это не так. Через некоторое время я (вам
это докажу. Скоро придет машина, и вы сможете поехать домой. "
Вернувшись домой,, Гордиевский позвонил Грушко. "Простите, я не очень
хорошо себя чувствую и не смогу быть сегодня на работе, "- начален. Грушко
не возражал. "Простите также, если я вчера сказал что-нибудь не так, -
продолжил Гордиевский, - но эти двое вели себя довольно странно. "
"Напротив, - ответил Грушко. - Очень милые люди. " Фраза прозвучала
неуместно и напыщенно,
но, как понял Гордиевский, Грушко знал, что их разговор записывался на
пленку. Полдня вторника и всю оставшуюся среду Гордиевский отходил дома и,
по его словам, "думал, думал, думал". К вечеру среды его подавленность
понемногу стала проходить. События последних двух дней и его успешное
отражение предъявленных обвинений предполагало, что до вынесения смертного
приговора ему могут дать передышку. "А может, - подумал он, - мне и
удастся выкарабкаться. " Если б он жил на поколение раньше, его бы просто
убрали, а теперь КГБ нужны были доказательства.
В четверг 30 мая Гордиевский вернулся в свой кабинет в Третьем