Виктор Курочкин Мачеха

Когда умерла мама, в квартире стало холодно, нашло много народу. Тети и дяди вздыхали, говорили шепотом и все сморкались в платки. Маленькая большеглазая девочка Лена следила за порядком. Подняв кверху пальчик, говорила:

— Тише, не надо шуметь. Мама померла.

Потом приехала бабушка Авдотья Гордеевна и увезла Лену в деревню.

Щенка Узная принесли к Авдотье Гордеевне в корзинке и вытряхнули на пол. Длинные уши у него болтались, как тряпки, и он был такой лохматый, словно причесали его от хвоста к голове; ходил Узнай неуклюже, постоянно опрокидывал черепок с молоком и часто попадался под ноги.

Когда Лене исполнилось пять лет, Узнаю минул третий месяц. Леночка уже могла без табуретки смотреть в окно, открывать калитку и убегать на улицу, умела рисовать бабушкины очки и знала три буквы: «А», «У» и «крепкий знак».

Узнай тоже кое-чему научился. Например, стягивать с комода салфетку, жевать резиновые галоши. Особенно он любил неожиданно закатиться в курятник, поднять там переполох и до смерти напугать гусыню с выводком.

Когда Авдотья Гордеевна сердилась на Леночку, она называла ее «пигалица тонкая». На Узная Гордеевна топала ногой и кричала: «Пошел вон, собачий сын» — и стегала его веником. Оскорбленный собачий сын забивался под кровать, где долго и горько скулил. Он думал, что на свете самый плохой народ — большие люди. Они таскают за уши, наступают на лапы, берут за воротник, поднимают к потолку и, больно щелкая по носу, похваливают: «Экий хороший пес!»

Постепенно Узнай забывался, засыпал и видел один и тот же сон: пыльный угол в сенях и железную бочку. Кто-то сильно хлопает дверью, бочка долго и страшно гудит. Узнай жмется к мягкой шерсти, и кто-то нежно облизывает его шершавым языком. Проснувшись, Узнай тер лапой глаза и недоумевал: «Что это такое?» Узнай не помнил рыжую собаку Альму. Его отняли от матери, когда он только что открыл глаза. Альма, хоть и хорошая была собака и очень любила своих щенят, тоже не заметила пропажи вислоухого сына: щенят у нее было много, а считать она не умела…

Но не забыла маму Лена.

— Бабушка, зачем меня бедной сироткой зовут? — спрашивала она Гордеевну.

Авдотья Гордеевна поджимала губы, вешала па нос очки и принималась старательно низать петли на спицы.

— Ну-у, бабушка Гордеевна, — теребила ее за рукав Лена.

— Ты не слушай никого, Аленушка. Разве ты бедная? У тебя есть папа. Вот подрастешь, учиться к нему в город поедешь.

— Я от тебя никуда, никуда не поеду, — шептала Лена, запрятав лицо в складки бабкиного платья, а потом, подняв лицо, пытливо смотрела на Гордеевну. — Бабушка, а зачем ты плачешь?

— Да нешто я плачу, глупая! Вишь, глаза засорились.

— Бабушка, когда глаза замусорятся, они всегда плачут?

— Ну, пошел, пошел, прыгай, воробей.

Но воробей не уходил. Забираясь к бабке на колени и загибая пальчики, Лена считала:

— У Люси мама — раз, у Миши мама — два, у Васи — три, у Наськи хлопоухой тоже есть мама. Только у меня нет.

— Да какая же Настя хлопоухая? Нешто так можно, Аленушка! У нее фамилия Лопоухова, — ворчала Гордеевна.

— А вот хлопоухая, и не спорь. Все ее так зовут: хлопоухая, хлопоухая, — и Лена начинала кричать и плакать.

Долго плакать стыдно и неинтересно. Через пять минут ее звонкий крик и заливчатый неумелый лай Узная сливаются с отчаянным гайканьем гусей. Потом Лена, Люся, Маша и «хлопоухая Наська» бегут на колхозный птичник дразнить краснобородого индюка. По дороге они встречают деда Алексея. Сначала от скотного двора появляется огромная, на предлинных ногах тень кривого мерина Сеньки, за ним — телега на таких высоких колесах, словно у нее вместо спиц вставлены жерди. А потом медленно, задевая ветви ив, выплывает облезлая папаха деда Алексея. Дед Алексей самый умный и авторитетный человек у ребят. Говорит он серьезно и никогда не обманывает.

— Дедушка Лексей, куда ты? — кричат они хором.

Алексей останавливает Сеньку, снимает папаху и, щурясь, из-под руки глядит почему-то на небо.

— За отавой.

— А зачем отава?

— Телят кормить.

Ребята тем временем забираются в телегу и по очереди хворостиной погоняют ленивого мерина.

Но самое интересное бывает вечером у колхозного правления, когда шофер по прозвищу Максим Большой, извиваясь, как червяк, заползает под «Победу» чинить рессору. Ребята в это время заседают в машине и гадают: прокатит или не прокатит их дядя Максим?

Так проходят дни. И вдруг опять:

— Бабушка, моя мама была красивая? Бабушка Гордеевна, что же ты молчишь? Мама была красивее агрономши?

Потом Леночка беседует с Узнаем:

— У тебя, Узнай, мама была собака, а у меня — человек. Моя мама была красавица, красивей агрономши.

В тот день Лена и Узнай играли в прятки. Узнай, как это и положено собакам, водил без передышки. Только что Узнай разыскал Лену в дырявой бочке из-под золы, как у дома появился почтальон, хромой дядя Ося, и гулко постучал деревянной ногой по ступеньке крыльца.

— Вот тебе письмо, — сказал дядя Ося и вынул из сумки голубой конверт с двумя марками.

Лена схватила письмо и с криком: «Папа прислал!»— бросилась к бабушке.

Авдотья Гордеевна торопливо вымыла руки и стала читать письмо. Читала она всегда медленно, нараспев. Но сегодня с Гордеевной что-то случилось. Она внезапно замолчала, сняла очки и спрятала конверт за зеркало.

— Иди, Аленушка, погуляй. У меня что-то голову разломило.

Леночка походила по огороду, немножко поиграла с Узнаем, потом опять вернулась к бабке и уткнулась в ее колени.

Авдотья Гордеевна, выудив из Аленушкиной головы сивую репейку спросила:

— Ты меня любишь?

— Люблю. И папу тоже люблю. Давай письмо читать, — протянула Лена.

— Аленушка, ты поедешь с папой в город?

Леночка зашмыгала, вытерла ладошкой щеки и удивленно посмотрела на Гордеевну.

— Мы все в город поедем. Я, папа и ты, бабушка, и Узная тоже возьмем.

Авдотья Гордеевна улыбнулась.

— Ну, пойдем баню топить. Завтра папа приедет.

От радости Леночка запрыгала. Узнай сел на хвост и пролаял, как взрослая собака.

Люся, Миша и «хлопоухая Настя» ходили по домам и, останавливаясь под окнами, распевали, что завтра приедет папа Лены. А когда они об этом прокричали в ухо деду Алексею, тот долго шевелил губами, придумывая сказать что-нибудь доброе, хорошее; но так, видимо, ничего и не придумал, а только сказал:

— Ну, раз папа приедет, тогда вот тебе кнут — и погоняй Сеньку.

С утра Лена с Узнаем встречали папу за деревней, где росли сивый тополь, похожий на веретено, и старая, с замшелым стволом береза, у которой на маковке висело так много грачиных гнезд, как будто ее ребятишки забросали шапками.

На Леночке было красное платье, на ногах красные туфли и белые носочки с красными полосками; щеки у нее тоже раскраснелись, а на самой макушке дыбился большой зеленый бант.

Узнай тоже принарядился: на шее у него болтался пестрый галстук. Узнай, очевидно, чувствовал себя страшно неудобно: беспрестанно вертел головой и ни наступал на галстук грязными лапами.

Сидели они на краю канавы и не спускали глаз с Круглой ольховой рощицы, за которую сворачивала дорога. Леночка знала, что по этой дороге ходят на станцию, а станция, по словам бабушки, совсем недалеко: без малого версты три.

Владимир Петрович появился не один. Рядом с ним шла какая-то тетя в синем с белыми полосами платье и держала в руке папину шляпу. А папа был в белой рубашке с короткими рукавами.

Леночка вскрикнула и побежала так быстро, что, если бы ее не поймал Владимир Петрович, она упала бы и разбила нос. Владимир Петрович подхватил Леночку на руки, подкинул над головой, поймал и, поставив на землю, сказал:

— Вот какая у нас дочь, Вера!

Тетя засмеялась, поправила на Леночкиной макушке бант, потом нагнулась и так крепко поцеловала, что Лена насторожилась и исподлобья посмотрела на тетю. Тетя хотела еще раз поцеловать, но Леночка отвернулась.

— Что с тобой, Лена? — спросил Владимир Петрович.

— А зачем она так целуется? — плаксиво протянула Лена и уцепилась за папин карман, а потом всю дорогу шла с Владимиром Петровичем, крепко держась за его палец.

Авдотья Гордеевна встретила их на крыльце и, поджав губы, сухо проговорила:

— Здравствуйте! Проходите.

Леночка заметила, что бабушка надела новую черную юбку с желтыми кольцами, зеленый жакет, у которого на рукавах и на карманчиках были синие кубики. Горницу Гордеевна прибрала, как в праздник: пол застелила пестрыми домоткаными половиками, стол накрыла скатертью с длинными кистями и поставила кувшин с букетом георгинов.

Папа был непохож на себя. Раньше он приезжал веселый, играл с Узнаем, бегал с Леной по огороду и так интересно обо всем рассказывал, что бабушка грозилась «умереть со смеху». Теперь папа все ходил по горнице, трогал георгины, говорил, какие это красивые цветы, хвалил погоду, удивлялся, как Лена в этом году выросла и поправилась.

Вера Сергеевна — так звали тетю — сидела у окна и, наклонив голову, без конца раскрывала и закрывала сумочку.

«И что балуется, — подумала Лена, — еще испортит».

Авдотья Гордеевна, скрестив на груди руки, молча стояла у печки. А когда Узнай подошел к Леночке и потерся об ее колени, Гордеевна взяла Узная за шкирку и выкинула его на улицу.

«Во всем виновата эта тетя», — решила Леночка. Весь день она не отходила от бабушки и спрашивала:

— Когда эта тетя уедет?

— Обязательно уедет, потому что ей делать здесь нечего, — сердито говорила Гордеевна.

После обеда Владимир Петрович и Вера Сергеевна ушли. Лена обрадовалась. Она думала: папа проводит тетю на станцию и отправит ее в город, а потом придет домой. Бабушка поставит самовар, и они будут пить чай с вареньем и сливками. Папа расскажет про свой завод, посмешит Гордеевну, а потом обвешается простынями и одеялами, заберет подушку, и они пойдут с Леной в сарай спать на свежем сене.

Дожидаясь папы, Леночка спряталась в бабушкиной спальне за сундук. Она всегда так раньше делала. Папа придет, испугается и будет ее искать под лавками, под кроватью и даже на чердаке. Леночка сидела очень тихо и уснула.

Разбудил ее голос Владимира Петровича. Дверь в спальню была приоткрыта, и Лена увидела папу, бабушку и Веру Сергеевну. Папа говорил громко и все бегал по горнице, Гордеевна махала руками:

— Нет, нет, так я ее вам не отдам!

— Поймите, Авдотья Гордеевна, — горячился Владимир Петрович, — Леночка не может с вами всегда жить: у нее должна быть мать.

— Ей и у меня неплохо.

— Послушайте, Авдотья Гордеевна, вы знаете, что я вашу дочь любил. Но кто виноват, что так случилось. В этом упрекнуть меня невозможно. Я знаю Веру — она сумеет заменить Лене мать.

— Нет-нет, Аленушку я вам не отдам, — твердила бабушка.

— Это наконец, бесцельный разговор, — крикнул Владимир Петрович, — завтра мы Лену увезем в город.

Леночка проскользнула в открытую дверь и с криком кинулась к Гордеевне:

— Не поеду! Не люблю эту тетю. Скажи, пусть она уходит.

Вера Сергеевна быстро встала и, приложив к глазам платок, вышла.

Владимир Петрович взял Лену на руки, отнес ее в кроватку и не уходил, пока она не уснула.

Утром Лена узнала, что папа и Вера Сергеевна уехали.

Прошел день, второй. Но Леночка не могла успокоиться и часто вспоминала Веру Сергеевну.

— Бабушка, а тетя Вера приедет опять к нам? — донимала она Гордеевну.

Авдотья Гордеевна отвечала неохотно и сердито:

— Делать ей здесь нечего. Воспитывать мы не хуже других умеем.

Но Лена почему-то не верила Гордеевне и каждый день бегала за деревню посмотреть на дорогу.

Вера Сергеевна приехала неожиданно. Накануне прошел дождь. Земля размякла, стала липкой. Леночка сидела во дворе на корточках и стряпала из глины пирожки. Вдруг громко и сердито залаял Узнай. Леночка оглянулась и увидела Веру Сергеевну с чемоданом. Лена растерялась, вытерла о платье руки и, потупив голову, буркнула:

— Приехала?!. Зачем? Опять бабушка будет сердиться.

Тетя Вера прошла в дом и сказала Авдотье Гордеевне, что будет у них жить. Она поселилась в мезонине, куда бабушка складывала на лето валенки ишубы, прятала банки с вареньем и яблоки.

Авдотья Гордеевна сама набила соломой полосатый матрац, дала Вере Сергеевне подушку и каждый день носила в мезонин крынку с молоком. Леночке настрого запретила лазать туда. «Потому что, — сказала она, — лестница крутая, да еще того и гляди обвалится».

Казалось бы, для Леночки наступили самые счастливые времена: бабушка ей ни в чем не отказывала и разрешала бегать по улице от зари до зари.

— Иди, иди, гуляй, Аленушка. Нечего тебе дома делать, — ворчала Гордеевна, когда Лена задерживалась у дома.

Но уходить не хотелось. Куда интереснее было смотреть, как Вера Сергеевна учит Узная танцевать.

«Какая она странная, — размышляла Леночка. — Большая, а ведет себя как девчонка. Еще хочет быть мамой».

Когда Лену кто-нибудь спрашивал на улице — хорошая ли у нее мама, она убегала или сердито говорила:

— И совсем не мама, а тетя Вера.

Потом жаловалась Узнаю: «Ну какая она мама? Разве тети бывают мамами?»

Узнай, по-видимому, был другого мнения и с Верой Сергеевной скоро сдружился. Каждый раз после обеда Вера Сергеевна приносила ему то кусочек мяса, то колбасных шкурок или просто сочную косточку. Узнай дорожил этой дружбой и терпеливо учился ходить «по-человечески», «умирать», носить в зубах сумку.

Авдотья Гордеевна ревниво оберегала Лену.

Лена заметила, что Гордеевна все время сердится на тетю Веру. Бабке не нравилось, зачем она ходит по воду, моет полы, и даже почему-то запретила ей кормить цыплят. Встречаясь с тетей Верой, бабушка поджимала губы, отворачивалась в сторону. Как-то Вера Сергеевна с Леночкой пололи морковку. Неожиданно появилась Гордеевна и, подбоченясь, пропела:

— Ишь, работнички нашлись. Всю морковь мне повыдергивали.

Вера Сергеевна вспыхнула и дрожащим голосом сказала:

— Как вам не стыдно, Авдотья Гордеевна! — потом ушла в свой мезонин и весь день не показывалась.

— Вишь, какая гордая. И ничего-то ей не скажи, — вытирая фартуком губы, проговорила Гордеевна.

Лена быстро поняла: что нравится Вере Сергеевне, то не нравится бабке, и наоборот. Она то весь день с Гордеевной: помогает солить огурцы, собирает с кустов малину, ходит с ней доить безрогую Пеструху. А на другой день… А на другой день не отходит от Веры Сергеевны. Украдкой пробравшись в мезонин, забирается с ногами на стул и смотрит, как тетя Вера вышивает разными нитками кота в сапогах. Потом учит Лену вышивать цветы незабудки: зеленые палочки с голубыми крестиками.

Авдотья Гордеевна негодовала и совсем перестала разговаривать с Верой Сергеевной.

А тут еще провинился Узнай: он опрокинул в чулане горшок с молоком. Как Лена и Вера Сергеевна ни просили не наказывать Узная, бабка не согласилась.

— Вы мне совсем щенка избаловали, — сказала она, отхлестав Узная ремнем, и потом посадила в сарай на цепь.

Узнай проскулил на цепи до обеда, а когда Гордеевна ушла на реку полоскать белье, Вера Сергеевна выпустила Узная на свободу. И они решили сбежать от злой бабки в лес за грибами. Грибов в лесу, кроме поганок и мухоморов, не было, зато они видели муравьиную кучу, по которой муравьи катали белые, как рис, зернышки.

Все это было ново для Леночки, и она удивлялась: как муравьи могут строить дома? И зачем змеям очки? Разве они умеют чулки вязать и читать книги?

Рассказала Гордеевне и спросила: «Правду ли говорит тетя Вера?» Гордеевна только тяжело вздохнула:

— Должно быть, правду — раз говорит: она ведь ученая.

Леночка и сама видела, что Вера Сергеевна знает больше Гордеевны, и ей порою было обидно за бабку.

Как-то Лена учила Узная уму-разуму. Вера Сергеевна сидела рядом и внимательно слушала.

— Если луну покрасить золотом, а солнце серебром, то луна будет солнцем, а солнце луной. И ночью будет светло, как днем, а днем будет темно, как ночью.

Узнай слушал рассеянно, чесал лапой уши и оглядывался на Веру Сергеевну.

— А теперь перейдем к новому уроку, — серьезно проговорила учительница и погрозила пальцем: — Узнай, слушай внимательно, а то все забудешь. Земной шар круглый, как мячик. Наши ходят вверх ногами, американцы — вниз…

Вера Сергеевна засмеялась;

— Кто же тебе, Леночка, такой чепухи наговорил?

Лена обиделась.

— Никто. Я сама. Думаешь, только ты одна все знаешь? Если бы моя мама не померла, она небось ученее тебя была… Мама была красивее агрономши, вот, — отрезала Лена и убежала к Гордеевне.

Нередко Лену так и подмывало рассердить Веру Сергеевну, чтоб она на нее закричала, затопала ногами или, схватив за руку, отшлепала.

Во дворе, около тына, находился колодец с воротом. На ворот наматывалась веревка с деревянной бадьей. Вода в колодце годилась только огород поливать: зеленая, словно в ней траву заваривали. В гнилом срубе жила полосатая жаба, которая иногда по вечерам пела, словно рашпилем скоблили о железное ведро. Колодец закрывался крышкой на замок.

Авдотья Гордеевна поливала гряды. Вера Сергеевна сидела на крыльце и вытаскивала из мохнатой шубы Узная комья чертополоха. Леночка была во дворе и старалась, чтоб на нее обратили внимание. Высунув язык, ходила на четвереньках и пудрилась пылью, ложилась на землю, сучила ногами и визжала так, словно ей пятки щекотали. Вера Сергеевна даже не подняла головы. Тогда Лена подбежала к колодцу, вскарабкалась на трухлявый сруб и, ухватившись за веревку, закричала:

— А вот я и не боюсь тебя. Вот и не боюсь!

Вера Сергеевна вскочила.

— Леночка, — проговорила она чужим голосом.

— Не боюсь нисколечко! Возьму и в колодец плюну. Думаешь, мне слабо в колодец плюнуть? — кричала Лена, дергая веревку. Ручка ворота раскачивалась.

Вера Сергеевна хотела закричать, но поняла, что малейший испуг заставит Лену вцепиться в веревку и тогда бадья ринется вниз. До колодца было метров двадцать.

— Погоди, Леночка, мы вместе с тобой плюнем, — проговорила Вера Сергеевна, делая осторожные шаги.

— Ишь ты, какая хитрая! Хочет меня поймать. Все равно я тебя нисколечко не боюсь, — пела Лена, зорко следя за Верой Сергеевной, которая потихоньку приближалась к колодцу. Вдруг Леночка пронзительно закричала. Ручка ворота резко описала круг, и бадья, ударившись о бревно сруба, скользнула на дно. Лена почувствовала, как ее потянуло вниз и как больно ее схватили за руку. Она бросила веревку и очутилась в руках Веры Сергеевны. Прибежала испуганная Гордеевна и, всплеснув руками, заголосила:

— Ох ты окаянная, ах ты баловница!

Леночка хотела соскочить на землю и бежать. Но, взглянув на лицо тети Веры, присмирела. Вера Сергеевна опустила Лену на землю, а сама быстро пошла в дом. Авдотья Гордеевна завернула внучке платье и надавала звонких, увесистых шлепков.

Леночке было очень больно, обидно и стыдно; так стыдно, что даже страшно было попасться на глаза Вере Сергеевне. Она забилась в спальне за сундук и размышляла, что никто ее не любит… И не надо, пусть не любят: «Убегу в лес и умру там с голоду. Вот тогда они все наревутся… Ну и пусть ревут, пусть ревут, так им и надо», — шептала Лена, выжимая кулачонками слезы.

Вера Сергеевна к вечеру опять была веселая, вытащила Леночку из-за сундука и повела смотреть, как комбайн теребит лен. Комбайн походил на синюю однокрылую птицу. Ходил он подпрыгивая, с боку у него волочилось широченное крыло с множеством железных наконечников, между которыми сновали ремешки и дергали льнинки. А сзади комбайна кувыркались снопы, туго перевязанные шпагатом.

Вернулись они, когда уже стемнело. Вера Сергеевна несла Лену на руках… На крыльце их встретила Гордеевна. Она стояла, прижавшись к двери, и мяла в руках передник. Вера Сергеевна остановилась и вопросительно посмотрела на старуху.

— К себе понесешь, что ль? — спросила Гордеевна.

— А я теперь, бабушка Гордеевна, все время буду ночевать с тетей Верой, — ответила Лена.

Вера Сергеевна выпрямилась и, подняв голову, пошла, Авдотья Гордеевна нехотя посторонилась.

Через три дня приехал Владимир Петрович, а на четвертый день Авдотья Гордеевна справляла внучку в город. Она сама постирала, выгладила ее платьица, уложила их в чемодан, туда же положила малиновых лепешек, мешочек с сушеной черникой и лупоглазую, румяную, как вишня, матрешку с одной косой. Была бабушка ласковая, забывчивая, часто вытирала передником глаза. Лена, как могла, успокаивала Гордеевну:

— Ты не плачь, бабушка, я к тебе опять приеду… Только ты Узная никому не отдавай.

Авдотья Гордеевна уверяла, что она не плачет: виноваты глаза, которые на болоте выросли.

Когда все уже было готово и Владимир Петрович взял чемодан, неожиданно из-за сараев вынырнула лиловая туча, глухо заворчала, полоснула за окном огнем, и пошел такой дождь, что вмиг наполнил бочку под застрехой и вымочил до костей деда Алексея с Сенькой, которые дожидались их на дороге. И не успел дед выжать свою папаху, а Сенька отряхнуть мокрую гриву, как тучу унесло.

— Ну, вот и дождь прошел. Быть пути: дождь — примета хорошая, — проговорила Гордеевна и перекрестила подбородок.

До станции всю дорогу Лена погоняла Сеньку. Сзади, высунув язык, бежал Узнай. Его хотели прогнать. Гордеевна даже прутом грозила. Узнай нехотя поворачивал, а потом опять догонял.

Подошел поезд. Авдотья Гордеевна поцеловала Аленушку и передала ее в вагон Вере Сергеевне. А когда поезд тронулся, Леночка, махая платком, закричала:

— Бабушка, я к тебе обязательно приеду! Узнай, до свиданья!

Поезд уже гудел за семафором, а Гордеевна все еще стояла, помахивая рукой, и шептала:

— Быть пути, быть пути. Дождь — примета хорошая.

Рядом с ней, ощетинясь, стоял Узнай и охрипшим, злым голосом лаял вслед поезду.