"Натаниэль Готорн. Великий карбункул" - читать интересную книгу автора

слабый свет тусклой лампы. За столом царило непринужденное веселье, но как
только стрелка часов приблизилась к полуночи, в компанию собутыльников
вторглось Убийство. Один из молодых людей вдруг замертво упал на пол с
зияющей раной в виске, а над ним склонился юный двойник мистера Смита, на
лице которого ярость боролась с ужасом. Убитый же был вылитым Эдвардом
Спенсером!
- Что хотел сказать этот негодяй художник?! - вскричал мистер Смит,
выведенный из терпения. - Эдвард Спенсер был моим самым лучшим, самым
близким приятелем; больше полувека мы платили друг другу искренней
привязанностью. Ни я, да и никто другой не думал убивать его. Разве он не
скончался всего пять лет назад и разве, умирая, он не завещал мне в знак
нашей дружбы свою трость с золотым набалдашником и памятное кольцо?
И снова Память принялась листать свою книгу и остановилась наконец на
странице, столь неразборчивой, будто писала она ее, находясь под хмельком.
Из прочитанного следовало, что однажды, разгоряченные вином, мистер Смит и
Эдвард Спенсер затеяли ссору и в порыве ярости мистер Смит запустил в голову
Спенсера бутылкой. Правда, он промахнулся и пострадало лишь зеркало, а
наутро оба друга уже с трудом могли вспомнить это происшествие и с веселым
смехом помирились. И все же, пока Память разбирала эту запись. Совесть
отвела плащ от лица, снова вонзила кинжал в сердце мистера Смита и, бросив
на неги беспощадный взгляд, заставила замереть на его губах слова
оправдания. Боль от раны была невыносимой.
Некоторые картины были написаны так неуверенно, краски на них так
поблекли и выцвели, что об их содержании оставалось только догадываться.
Казалось, поверхность холста была подернута полупрозрачной дымкой, которая
как бы поглощала фигуры, пока глаз силился разглядеть их. Но всякий раз,
несмотря на туманность очертаний, мистер Смит, словно в запыленном зеркале,
неизменно узнавал самого себя в разные периоды своей жизни. Он уже несколько
минут мучительно старался вникнуть в суть одной из таких расплывчатых и
неясных картин, как вдруг догадался, что художник задумал изобразить его
таким, каким он был сейчас - на склоне лет, а перед ним нарисовал трех
жалких детей, с плеч которых он срывал одежду.
- Ну, уж это совершенная загадка! - заметил мистер Смит с иронией
человека, уверенного в собственной правоте. - Прошу прощения, но я вынужден
заявить, что этот художник просто глупец и клеветник. Где это видано, чтобы
я, при моем положении в обществе, отбирал последние лохмотья у маленьких
детей! Просто смешно!
Пока он произносил эти слова. Память опять погрузилась в изучение своей
книги и, найдя роковую страницу, спокойным, печальным голосом прочла ее на
ухо мистеру Смиту. Нельзя сказать, что ее содержание не имело касательства к
только что промелькнувшей туманной картине. В книге рассказывалось, что
мистер Смит, как это ни прискорбно, не смог устоять перед хитроумными
софизмами и готов был, ухватившись за формальную зацепку, начать тяжбу с
тремя малолетними сиротами - наследниками весьма внушительного состояния. К
счастью, прежде чем он окончательно решился на этот шаг, выяснилось, что его
притязания были столь же незаконны, сколь и несправедливы. Как только Память
дочитала до конца. Совесть снова отбросила плащ и пронзила бы сердце мистера
Смита своим отравленным кинжалом, если бы он не вступил в борьбу с ней и не
прикрыл себе грудь рукой. Несмотря на это, он все-таки ощутил жгучую боль.
Но стоит ли нам рассматривать все отвратительные картины, которые