"Богумил Грабал. Прекрасные мгновения печали" - читать интересную книгу автора

бюстгальтером прямо у дядюшки перед глазами.
- Это преподнесла мне барышня из заведения Гаврдов, это самое
прекрасное доказательство ее любви! - выкрикнул дядюшка, вырывая у отца
бюстгальтер и пряча его под пиджак.
И чем сильнее отец желал унизить дядюшку Пепина в глазах остальных
пивоваров, тем суровее и с тем большим упреком смотрели все они на папашу и
наконец сплевывали и один за другим отправлялись на свои рабочие места.
Остался только пан заместитель; он, расставив ноги и уперев руки в бока, с
недобрым смехом сказал:
- Пан Йозеф думает, что если его брат - управляющий в пивоварне, то он
все может себе позволить. Он с самого утра не работает, да и как бы ему это
удалось, если он вернулся из города только в полпятого, на рассвете... Так
как мне это оформить: как прогул без уважительной причины - или вычесть у
него день из отпуска?
И он стоял, держа в руках учетную книгу, и ликовал, и смеялся, так как
знал, что папаша против него бессилен, что все козыри у него, у заместителя
управляющего пивоварни, общества с ограниченной ответственностью.
- День из отпуска, - отозвался папаша и уселся на койку, закрыв глаза;
на нем был лучший его костюм, потому что через час ему предстояло выступить
на заседании совета директоров пивоварни с докладом о том, как увеличить
сбыт пива. А я стоял, засунув пальцы под лямки ранца, только-только
вернувшись из школы, смотрел на группу рабочих и отца, склонившегося над
дядюшкой Пепином, и мне было стыдно - не за папашу, не за Пепина и не за
пана заместителя, я стыдился вообще того, что дядюшка такой беспомощный,
отец такой безвинный и оба они дети куда меньше моего. Но самым маленьким
ребенком во всем городке был, конечно же, дядюшка Пепин, потому что он был
одинок. Когда по вечерам дядюшка в морской фуражке отправлялся охотиться за
красавицами, люди повсюду выглядывали из окон и высовывались из-за
занавесок, и каждый хотел пожать Пепину руку и перекинуться с ним парой
слов, но в сущности он был куда более одинок, чем безумная старуха Лашманка,
которая ночевала, завернувшись в тряпье, под мостом, а зимой с кружкой в
руках грелась близ церкви, старуха, за которой мальчишки бегали с криком:
"Баба, где твои миллионы?" А она пускалась с мальчишками в беседу о своих
владениях, о том, что она графиня, но никак не может отыскать свои
поместья... И так вот я стоял и вдруг проникся к папаше нежностью. Потому
что он был слабым, хотя и обладал большой силой, потому что был к нам
снисходителен и все нам прощал; он казался мне Иисусом, переодетым в
управляющего пивоварней. Любой другой отец не снес бы такого позора и
отказался от дядюшки Пепина, любой другой за то, что я вытатуировал голую
русалку у себя на груди, отправил бы меня в исправительный дом, но мой папа
простил меня, веря, что я перевоспитаюсь, что мозги у меня встанут на место;
папа видел во мне нечто вроде своего мотоцикла "Орион" и надеялся, что в
один прекрасный день он поймет, почему не работает двигатель, устранит
неисправность и тем самым одержит победу. И у меня вдруг потемнело в глазах,
я подбежал к отцу и поцеловал ему руку, бормоча сквозь слезы, что все
уладится и что только сейчас я понял, каков он, мой отец, мой папа, а он,
сидя на койке, опять откупорил склянку с нашатырем и вдохнул его, чтобы
прийти в себя.
- Так что, Йозеф, - сказал он спокойно, - как ты себе это
представляешь? Может, хочешь вернуться домой, в Моравию?