"Стефан Грабински. Искоса " - читать интересную книгу автора

моих мыслях, убеждениях, что собрался с силами для основательного перевеса.
Сколько бы ни старался я руководствоваться прежними принципами,
смотреть на мир и людей прежними глазами, нечто властное, неколебимое
веление, гнало меня фальшивой стезей, издевательский хохот распирал грудь, а
где-то в отдалении косым зигзагом сверкал дьявольский зрачок.
Ненавистный себе нравственно и физически, с негодованием отвергал я
столь омерзительно карикатурное новое свое естество.
Стараясь свести выходки недруга к минимуму, я надолго уединялся дома,
избегал людей, ибо выражали их глаза удивление и отвращение.
Здесь, на окраине города, в тихом доме, переживал я долгие часы
душевных мук, вовлеченный в поединок с невидимым врагом. Здесь, в четырех
стенах, минуту за минутой анализировал навязанную мне в удел пытку.
Постепенно, в борениях с пришлым негодяем, я научился, хоть и на малое
время, исключать его из своих мыслительных комбинаций. В полном одиночестве,
ничем не нарушаемой тишине, мне удавалось, пусть на ничтожно малое
мгновение, сконцентрировать прежнюю сущность, освободиться от назойливого
вмешательства узурпатора.
Борения эти требовали поистине гигантских усилий; я уподобился титану,
неимоверным напряжением мышц разъявшему и на миг удержавшему на расстоянии
две неодолимо тяготеющие друг к другу полусферы, что составляют неделимое
целое - шар.
И тогда, уловив благоприятный момент, я бросался к перу и бумаге,
исписывал многие страницы заметками, давно уже смутно угаданными в вихре
наблюдений, но так и не сформулированными - задушенными "его" произволом.
Писал я как одержимый, не переводя дыхания, судорожно скользила рука по
листам бумаги, фиксируя мысли и чувства, дабы убедить некоего идеального
читателя: я вовсе не тот, каким опять стану через минуту, через час.
Однако яростные мои усилия не были продолжительны. Любой звук с улицы,
лицо прохожего, появление слуги - и напряженные нервы рвались, как натянутые
постромки, взбугренные усилием мускулы опадали, и довлеющие себе полушария
смыкались в шар - монолитный, замкнутый, безысходный. И губы кривились
смехом, жалким, циничным смехом, и я, рыдая, рвал в клочья рукопись, топтал
страницы...
И приходил в мир извращенным негодяем, злобным циником без веры и
совести, обуреваемый низменными страстями. И снова долгие, непомерно тяжкие
усилия интеллекта, отречение от людей, полное одиночество - лишь бы на миг
избежать нападения ненавистной твари, изгнать ее из моей души.
Так, упорно повторяя опыты, я добился кое-каких успехов. Все дольше и
дольше удавалось держать на расстоянии враждебную мне сущность, все
явственнее в такие минуты ощущал я свою прежнюю индивидуальность и очищался
от паразитических влияний.
Позже снова впадал в свое обычное состояние, но воспоминание о
достигнутом, пусть минутном, освобождении побуждало к новым усилиям. Вскоре
мне удавалось изолировать наглого чужака уже на несколько часов, пока он
снова не овладевал мной.
Концентрация внимания и тщательный самоанализ на каждом шагу,
неизбежные при психическом электролизе сдвоенного "я", истощали организм,
взвинчивали нервы - начались внезапные головные боли.
И все-таки, едва мелькала слабая надежда обрести себя, я не щадил
трудов и уже мечтал о том, чтобы безнаказанно, будучи собой прежним,