"Андрей Грачев. Горбачев (полный вариант книги)" - читать интересную книгу автора

протокольного общения. Возможность неофициальных и даже задушевных бесед с
начальством облегчало и то, что слабеющие и в разной степени больные люди не
ждали от него, как гости краснодарского коллеги, разгульных попоек и банных
утех с ласковыми комсомольскими активистками, а стремились отвлечься от
будней, надоевших им за долгую государственную жизнь, и порассуждать об
отвлеченном. И сам Михаил, и Раиса в этом плане были для них идеальными
собеседниками. И хотя Раиса Максимовна в мемуарах вспоминает о приеме
московских начальников в Ставрополье как об обременительной повинности,
замечая, что для семьи оказывать это гостеприимство "было накладно", именно
с той поры Горбачевы со многими крупными деятелями позднебрежневского режима
были знакомы и даже "дружны семьями".
В присутствии молодой образованной четы эти люди, в сущности лишенные
большую часть своей жизни нормального человеческого общения, "снимали
галстуки", "мягчели", открываясь давно забытыми либо попросту неизвестными
окружающим сторонами своей натуры. Так Горбачевы узнали, что Юрий
Владимирович Андропов не только пишет стихи, но и помнит огромное количество
казачьих песен, которые любит петь сам, а "сухарь" Косыгин даже в пожилом
возрасте прекрасно танцует фокстрот и танго. Во время одной из бесед Алексей
Николаевич "со слезами на глазах" рассказал Михаилу: он не может простить
себе, что для того, чтобы показаться вместе с остальным советским
руководством 7 ноября на трибуне Мавзолея, отлучился от тяжелобольной жены,
лежавшей в больнице. Жена умерла в его отсутствие.
Если для "московских руководителей", позволявших себе расслабиться
перед молодым секретарем, это общение было душевным отдыхом, то для
Горбачева, разумеется, оно оставалось работой. "Византийство в те годы, -
вспоминает А.Яковлев, - утвердилось как способ даже не вершить политику, а
просто выживать в номенклатуре". Жесткие рамки партийной карьеры, в которые
он был отныне заключен, требовали от него не только развлекать старших
товарищей и выслушивать их откровения, но и бить на публике ритуальные
поклоны и перед партийным руководством в целом, и перед его конкретными
представителями. Нетрудно, конечно, процитировать образцы его тогдашних
славословий и в адрес М.Суслова, приезжавшего в Ставрополь вручать городу
орден по случаю 200-летия, и "дорогого Леонида Ильича" в эпоху безудержного
восхваления его литературных шедевров. Перечитывая эти тексты сегодня,
отметим ради справедливости, в этой, обязательной тогда, вдохновенной лести
Горбачев хотя бы не стремился превзойти остальных своих коллег, в частности
из Закавказских республик.
И хотя, надо полагать, Горбачев не придавал этой словесной трескотне
серьезного значения, воспринимая ее как досадную, но и неизбежную
повинность, в глубине души у него, как у нормального человека, накапливалось
раздражение, а то и злость из-за того, что, в отличие от большинства,
обреченного всего лишь слушать заведомый вздор, должен был сам активно
разыгрывать этот дурной спектакль. Учитывая настроения в его собственной
семье - по свидетельству Ирины, "дома царил дух неприятия всей этой
затхлости и понимания абсурда сложившегося порядка", - участие в этом
"лицедействе" даже для такого прирожденного актера, как Горбачев,
становилось все более тягостным.
Между тем какой-либо реальной перспективы выхода в нормальный мир, "на
свежий воздух" тогда еще не предвиделось. "Реальный социализм", казалось,
ввел в действие собственные законы природы и стал государственной религией