"Катерина Грачева. Дневник папиной дочки (fb2) " - читать интересную книгу автора

то ты крошки рукой смахнешь, то тарелку оближешь - а ты представляешь, что у
нее внутри при этом происходит? Это она сейчас молчит, еще запас терпенья не
исчерпан. Но это не навсегда. Тебя во фрак затолкать - небось взвоешь, а
ей-то в твоем хлеву не слаще. И когда тяготы жизненные придут, это очень
заметно станет. Тебе от тягот спасение - с порога в сапогах на кровать или
на пару стульев грохнуться, и чтоб не трогал никто. А вот Серега, голубая
кровь, хоть до утра не ляжет, пока они с Женькой на все лоск не наведут, да
еще и картинки поглядят, и музыку послушают, хотя бы и оставалось им после
того двадцать минут до будильника. А шуточки твои? Многие за таким балагуром
счастливы были бы, и я из таких, и Оксанка, а эти юпитериане не из смешливых
будут, им твои шутки - как шелуха и сор, как корова на льду, и промолчать
они промолчат, покуда сил хватит, а только всю жизнь она ждать будет, когда
ж ты смеяться-то перестанешь - и дождется, скажу я тебе!
Это был аргумент номер два. И если первый меня смешил, этот меня задел.
Но я молчала. Пускай себе говорит!
- А вот этого оба вы не понимаете, - мама продолжала. - Женьке
пятнадцать, и она в свои пятнадцать пацанка что надо, и в двадцать она такая
будет, а то и дольше. А вот когда время ей придет и женщина в ней наконец
проснется - не на тебя она тогда будет смотреть, господин Ведронбом, вот уж
поверь. И хотя она "другому отдана и будет век ему верна", не будет с того
сладко ни тебе, ни ей, ни детям вашим.
Пожалуй, она намекала на Леру. На светлую тонкую Леру, которая, по
нашей с папой жизни пройдя, в ней навсегда осталась веточкой весеннего
тамариска, того самого, который по самой большой правде не в садах для
декоративности разводят, а на соляных почвах высаживают для их укрепления...
Только при чем тут женщина, не женщина? Лера - это Лера. Может быть, нас с
папой еще и к Венере приревновать?
- Выбрал бы хоть старшую, - мама горько махнула рукой, выбрасывая в
пространство аргумент свой последний и ударный. - А младшую мне за тебя
похоронить жальче жалкого. Из нее самой человек еще какой мог бы выйти.
Евгения Наумова из нее выйти могла бы. А так будет - жена Александра
Ведронбома. Кого ж ты любишь, большой и бесстрашный Ведронбом - ее или себя?
Вот о чем поразмысли, кандидат в кандидаты.
Она встала и, надо же, ушла. Должно быть, настолько была уверена в
непобедимости своей речи. Да еще и картинно накрыла нас своим покрывалом. А
я все молчала, ждала, что скажет Саша. Мне это было очень важно - не для
главного важно, а для второстепенного, потому что не надо думать, что я на
второстепенное глаза закрывала. А Саша ничего не сказал. Брезгливо покрывало
сбросил, как только мама из виду исчезла, и сено еще подальше отпихнул, на
котором она лежала. Загасил фонарик, закинул руки за голову - и все.
Большая дверь была отворена, что-то там громоздилось силуэтом у входа,
и казалось, что это папа, несколько пригорюнившись, глядит маме вслед.
Конечно, она говорила правду, свою правду: им обоим бывало несладко. Но
разница в том, что мама при этом жертвовала собой из безысходности, а папа
просто шел по той дороге, которую выбрал, и все хорошее и все плохое на этой
дороге принадлежало ему по праву. И он был богат. И этого нельзя человеку ни
подарить, ни отнять...
Мы молчали, и это наше молчание понемногу успокаивало поднявшуюся в
воздухе соломенную пыль и разгоняло шелуху жертвенного пепла. Наконец Саша
сказал: