"Даниил Гранин. Клавдия Вилор (Авт.сб. "Наш комбат")" - читать интересную книгу автора

Заходили любопытные офицеры. У стен стояли двое из училища - командир
взвода Морозов и командир роты Федосов. Их перед этим допрашивали о
Клавдии Вилор.
- Вот она, которая командовала вашими солдатами, учила вас, как жить!
"Вот она" - должно было означать: "Смотрите, кто вами командовал!
Смотрите на это ковыляющее, изможденное, потерявшее всякую женскую
привлекательность существо, в лохмотьях, грязное, простоволосое, жалкое!
Это существо в кровоподтеках, синяках, от которого несет мочой! И вы,
офицеры, позволяли ей командовать наравне с вами!"
Какую цель преследовали эти бесконечные допросы и избиения? Никакими
особо ценными военными секретами Клава не обладала. Вряд ли гитлеровцы
рассчитывали раздобыть у нее какие-либо значительные сведения. Может, и их
чем-то озадачивала ее личность! Существование такой, никакими разведками
еще не предсказанной, фигуры женщины-политработника? Может, они хотели
понять: что же перед ними такое - случайность или новая сила противника?
Что же это, от отчаяния берут женщин на такую работу или тут есть какой-то
расчет? Может быть, им нужно было что-то уяснить себе?
Уже не первый раз я ловлю себя на том, что хочется найти какие-то
мотивы их поведения. А раньше этого не было. Раньше мы не искали причин и
мотивов фашистской жестокости. Раньше все было почему-то ясно: фашисты
мучили наших, уничтожали, потому что они фашисты. И мы их ненавидели,
потому что ненавидели фашизм. Они решили нас истребить, уничтожить,
захватить нашу Родину... И мы должны были стрелять, уничтожать их.
Клава стояла в углу, заложив руки за спину, - не стояла, а лежала на
стенке. Комендант ходил перед нею, время от времени хлестал Клаву по ногам
плеткой. Она не могла удержаться, вскрикивала. Хотя ей было стыдно за свою
слабость перед товарищами, как она ни силилась, она не могла остановить
стон.
- Видите, - комендант показал плеткой на нее, - кому вы подчинялись?
Какие же вы офицеры?
Федосов стоял тоже у стены.
- Личный состав любил и уважал товарища Вилор, - сказал и обеспокоенно
покосился на Клаву: не сделал ли он ей хуже таким признанием?
- Справедливый она человек и храбрый, - подтвердил Морозов. - Кому
хочешь в пример.
От этих слов Клаве хотелось заплакать. Какое было бы счастье, если бы
она смогла плакать. Их признания, здесь, в плену, были дороже любых наград
и поощрений. До сих пор она помнит эти слова как самое дорогое, что
случилось в ее пленной жизни.
Комендант размахнулся и на этот раз ожег ее плеткой так, что она упала.
Он пнул ее ногой, приказал утащить в соседнюю комнату.
- Тебе сегодня капут, - сказал он вслед.
Возможно, ей пришлось бы легче, если б командиры отозвались о ней
как-нибудь пренебрежительно, и, как знать, тогда судьба ее в немецком
плену сложилась бы не так тяжело. Вероятно, они тут же сами пожалели о
своих словах, видя, как комендант озлился и исхлестал ее. Вряд ли они
поняли, что Клаве эти слова помогли. Эти слова были как итог ее военной
службы, - итог, потому что жить ей больше не хотелось. Хорошо было бы
заснуть и не проснуться!
Когда она открыла глаза, перед ней стояли капитан Носенко и старший