"Даниил Гранин. Чужой дневник (Авт.сб. "Наш комбат")" - читать интересную книгу автора

восхищения человеком?.. С Венерой, следовательно, разобрался, вникнул. А
вот Джоконда...
Не хочу рассказывать о первом чувстве разочарования перед Джокондой, не
это важно. О картине я писать не собираюсь, и о своих мыслях тоже. Что-то
было вначале, а потом пропало. Никаких мыслей не стало, а был уход, я не
заметил, как стал уходить в картину, погружаться в нее. И она уходила в
меня. Так бывает, когда долго стоишь перед морем. Или лежишь, глядя в
небо. За четверть века то чувство давно стерлось, осталось от него
воспоминание того, как стоял я без мыслей, забыв о времени. Через
несколько лет, снова будучи в Лувре, я к Джоконде не подошел и больше не
подойду. Очнулся я, увидев, что Паустовский плачет, и показалось это
естественным. Мы вышли из Лувра, ни на что более не взглянув. Устали. Сели
на скамейку и долго сидели молча.
Выходило, что одна картина может дать больше, чем целая галерея, если
эту картину удается пережить. Выходило, что у картины можно простоять и
полчаса, и больше. Одна картина, одна книга... Пусть не одна, пусть
немного.
Недавно, будучи в Хельсинки, я увидел памятник Сибелиусу. Он стоит в
парке. Я сел на скамейку и просидел перед ним долго, вволю. На скальном
камне, на столбах подняты были трубы, пучок труб, нечто вроде органа.
Трубы были разными, каждая повреждена по-своему - пробита как бы
пулеметной очередью, разворочена, треснута, разрезана. Темный неясный
смысл был в этих ранах, никак было не добраться до него. Орган пел. Ветер
с озера исполнял свою музыку в исковерканных трубах. Звуки шли чистые,
тихие. Сбоку, на гранитном отрубе, поблескивал стальной барельеф
Сибелиуса. Был он отлит из той же стали, что и трубы вознесенного над нами
органа. Портрет Сибелиуса показался необязательным. Не все ли равно, какая
внешность была у композитора. Важна была его музыка, в которой есть эти
озера, камни, сосны бедной северной природы, скупые ее краски, финны,
сидящие в парке на тяжелых деревянных скамьях. Музыка создает внутренний
образ автора.
Дул ветер, а вода озера лежала неподвижно, как стальной лист. Давно я
не вспоминал Паустовского, хотя жил, пользуясь кое-чем из его уроков, -
сидел в этом парке перед памятником потому, что когда-то стоял с ним в
Лувре.
Читая скупые фразы "Европейского дневника", слишком скупые, так что
теперь многого не раскрыть, не понять, я убеждался, что эта скупость
уберегла дневник от старения. Дневник выгодно отличается от сделанных о
поездке очерков. В нем идет непрестанная работа чувствования, стремление
понять увиденное. В течение всего пути. "Вышли в Эгейское море. Лиловая
шелковая вода. Шествие великих и древних островов. Лесбос. Колыбель
человечества".
Замечали вы, что дневники вообще отличаются завидным долголетием?! Они
не так быстро портятся. В них меньше литературщины, украшательства, крема.
Дневник - он все же для себя. Даже лукавя и хитря и надеясь, что потомки
станут вникать, все равно много тут "длясебятины", без расчета на
читателя, без моды, без влияний. Паустовский записывал кратко, но
аккуратно, почти ничего не упуская. Он вел записи, как судовой журнал.
Прочитав дневник Паустовского, я стал спрашивать у всех, кто жив, у
наследников тех, кто умер, - оказалось, никаких дневников или