"Даниил Гранин. Чужой дневник (Авт.сб. "Наш комбат")" - читать интересную книгу автора

кончилось. Побольше терпения - и мы могли дождаться следующего действия.
Пока мы шли к Италии, Паустовский время от времени рассказывал: сперва
про парочку, которая сидела в афинском кафе за соседним столиком, он -
китаец, она - молоденькая мулатка, потом про монахов-доминиканцев, про
драку афинских мальчишек и продавца губок, про борзую и терьера, которые
жили напротив кафе во дворе мраморного особняка. Конца и края не было его
рассказам. Там, в кафе, к нему подсела старушка, американская туристка,
она была из Ростова-на-Дону, вдова пароходовладельца, в Америке она
помогала Михаилу Чехову, а дети ее учились у Питирима Сорокина. И официант
тоже знал русский и вступил в разговор с ними, он служил когда-то в
Афонском монастыре.
Спустя месяц, дома, я проявлял пленки. То, что это Афины, я узнал
только по буквам на вывесках. Больше всего меня поразил один памятник.
Несколько раз я его отснял, с разных точек, но я совершенно не помнил
этого памятника, ни площади, на которой он стоял. Судя по фотографиям, он
был из белого мрамора. Фотографии были как чужие, сделанные кем-то, в
незнакомом месте.
Перелистывая путеводитель, я наконец нашел, что это памятник Байрону.
Сам я этого памятника не видел, снимал, а не видел, все внимание ушло на
выбор освещения, экспозиции. И с остальными снимками обстояло почти так
же. На фотобумаге появлялись незнакомые мне места, ворота, витрины. Ничто
не откликалось этим снимкам, никаких воспоминаний. Были Афины или не были?
Скорее, что не были, все слилось в потную беготню. Афины у меня остались
прежде всего из рассказов Паустовского. Случай этот заставил усвоить
совсем непростую истину: как много можно увидеть на одном месте.
Путешествие не сводится к поглощению пространства. Нам кажется, что мы
больше узнаем двигаясь, но о чужой стране можно многое узнать, просидев
несколько часов в уличном кафе.
Урок был нагляден, но применил я его не сразу. Долго еще было -
побольше стран. А в стране - объездить побольше городов. Побывать там и
там. Количество. Верх брало хищное крикливое количество.
Спали мы на шлюпочной палубе, застланной толстой парусиной.
Приволакивали из кают свои матрацы и подушки и ложились компаниями.
Однажды с нами лег Константин Георгиевич. Ночью проходили Гибралтар.
Паустовский нас разбудил. Его разбудил капитан. Белье было сырое. Близко
была Африка, она дышала из черноты раскаленными берегами, и ветер
временами доносил тропическую влажную духоту. "Чувствуете?!" - спрашивал
Паустовский. Время от времени из рубки общую нашу постель медленно
обшаривал прожектор. Паустовский показал нам огни Гибралтара, крепостные
сооружения, освещенные слабым желтым светом, фигуры часовых. Сквозь
темноту Гибралтар возникал как увиденный, обозначенный словами
Паустовского. Глуховатый, чуть надтреснутый голос его обводил контуры,
стертые туманом, ночной жарой, а то и невниманием нашим. И по сей день
Гибралтар висит в памяти, как картина, вместе с той ночью, тихим ходом
корабля мимо близких огней, что-то сигналящих...
В Ватикане мы встретили монаха-словака. У Паустовского в дневнике это
обозначено тремя словами: "Монах, миссионер, эрудиция". А было так. Мы
стояли на площади у собора святого Петра после того, как папа сверху
благословил толпу паломников. Люди начали расходиться. Нас изумляло их
благоговейное, а то и восторженное чувство к старику, который показался в