"И.Грекова. Фазан (Авт.сб. "На испытаниях")" - читать интересную книгу автора

отнявшиеся полностью ноги, почти полностью - руки? Левая еще чуть-чуть
шевелилась, но ненаправленно. А самое главное - пропала речь. Он ничего,
решительно ничего не мог сказать, ни одного слова.
А слышали бы они, какая складная, красивая, чудесная речь звучит у него
внутри! Слова - как жемчуга на нитке, одно к одному. Вслух, в обычной
жизни, он никогда так прекрасно не говорил.
Они, окружающие, наверно, думали, что он парализован не только телом,
но и душой. Какое заблуждение! Знали бы они, как он там, внутри себя,
умен. Как красноречив. Какие в нем бурлят чувства: любовь, раскаяние,
гнев. Бурность этих чувств давала надежду на выздоровление.
Главное - гнев. Причиной гнева было не только физическое бессилие,
тряпичные руки и ноги, язык, лежавший во рту, не чуя зубов, но и все
окружающее. Тапки, неизвестно для чего, по традиции, стоявшие на коврике у
тахты. Завернувшийся угол скатерки. Не заведенный уже который день
будильник. А главное - жена Даша, которая как будто нарочно его не
понимала. И все-таки он ее любил. Он сам не понимал, любовь или гнев
терзали его, когда он видел ее непричесанную, пестро-седую голову (корни
волос, неподкрашенные, успели стать белыми за время его болезни);
полногубый рот со следами помады, небрежно наложенной мимо губы (одно
пятнышко особенно его раздражало, он все поднимал левую руку, чтобы его
стереть...). И все же это была его Даша, золотой колокольчик, теперь уже
постаревший, но не в этом дело: он ее любил много лет, привык любить, был
ей верен душой, если не всегда телом! Последние-то годы - и телом... Он
негодовал на ее старость, растрепанность, на затоптанные, по ее гнусной
привычке, задники домашних туфель. Он негодовал на жизнь, которая так
обошлась с Дашей да и с ним самим. Но больше всего, до исступления,
раздражал его кран на кухне.
Из этого крана постоянно, днем и ночью текла вода. Текла по-разному: то
громко журча, то еле подборматывая, то сочась нахальной, изворотливой
струйкой. Эту перекрученную, винтообразную струйку он словно бы видел со
своего непокидаемого ложа. Кран был его личным врагом, проклятием жизни.
Он был неисправен уже несколько лет, этот кран, но тогда с ним можно
было сосуществовать. Не раз и не два вызывали из домовой конторы
слесаря-водопроводчика Богданюка. Старик приходил в дымину пьяный. Говорил
всегда одно и то же. Что прокладок нет, а если бы и были, так что с того:
надо менять всю сантехнику. Икал. Брался достать оборудование за
неслыханную, нереальную цену (у Азанчевских и половины того на книжке не
было). Видимо, сам не верил в то, что говорил; сумма от раза к разу
менялась, оставаясь недоступной. "Вам что, вы старье богатое,
старье-голенище!" - говорил Богданюк. Почему голенище? Кончалось тем, что
старик своими сивыми, но крепкими руками закручивал кран. Вода временно
течь переставала. А хозяин со слесарем садились в кухне за стол, чтобы
"раздавить пузыря". Федор Филатович был пьющий - давно и привычно пьющий.
Перспектива "раздавить пузыря", да еще в компании, неизменно его
вдохновляла.
Водка в доме водилась всегда, чтобы было чем угостить приятеля, если
зайдет. Заходили, впрочем, редко. Здешних он не приобрел, а прежних,
ленинградских, порастерял. Даже если кто из бывших сослуживцев приедет в
командировку, зайдет по старой памяти - так не о чем с ним разговаривать.
Дела пароходства, где он проработал много лет, больше его не интересовали.