"Евгений Грейт. Галлюциногенные мифы: Греческий том " - читать интересную книгу автора

полуприкрытые глаза педофила светом проснувшегося интереса, дававшую слюне,
наносимой на губы языком, изголодавшимся по ощущениям, сладковатый привкус.
В такие моменты преступает музыка будущее мертвых тел. Все в старце
говорило об его ближайшей судьбе - ноги, с гноящимися дырами вместо больших
пальцев; телодвижения, уставшие от эгоцентричности полубезумия; слова,
облекшие звуки на выход из тумана при встрече Ивана Соломоновича, в тот
вечер, когда педофил искал по улицам свою невинную жертву:
- Здравствуй, товарищ!
- Я не товарищ, дедушка, кончились уж товарищи.
- Да шо ты ховоришь? А храснохо халстуха ты, значт, и не носил? И вождя
не любил?
- Было дело, но много воды с тех пор утекло...
Белки мудреца вздулись, выползая из орбит и вытягивая за собой яблоки,
кожа век, казалось, вот-вот треснет:
- Аааааааа!... Нетушхи-вам-фихушхи! Вот, что я тебе схажу, товарищ,
мнохо я побродил по белу, и по темну, свету; мнохое мои хлазоньки повидали,
что и не видать им бы лучше, и еще более мнохое они не видали, оттого я и
ведаю то, чево они не видали, а того, что видали, я не ведаю, верю только
хлазонькам; мнохо звуков в мои уши влезало, цеплялось, но я их выбрасывал,
вот тах возьмусь за холову да хах начну ею трясти, чтоб все звухи, значт,
повылетали, но ошметхи всехда оставались; мнохие ощущения моя бренность
претерпела, что сам видишь, на схольхих местах хоженьха протерлась; но одно
из всево своего жизненново опыта я уяснил ясно - поступление неизменно, но
не неизменяемо!
Этот диалог поведал старец, выхаркивая все "г" и "к", и многие другие
вероятности, что одна за другой, обгоняя друг друга, скользили по
спиралевидной льдине событий; они ныряли в омут небольшого Искариотова ума,
ломали короткую, как половой орган младенца, память, изничтожали томление.
Не ведомо, сколько времени прошло, но обстановка не меняла своей
вонючей тухлятиной реальности, с затекшими за шиворот гнойными слюнями
имбецилла - смрадной зеленью водопроводных труб, рожденных бесчисленными
заводами, производящими загрязнение; не менялась и тога старца, светлость
которой обещала стать саваном. Спустя рукава, время прошло с момента
неожиданного выхода мудреца из тумана на пути Искариотова, в неизвестном
количестве, но оба собеседника уже знали о грядущем событии, ибо извещены
они были запутанным рассказом старца.
Разрывая туман в мелкие клочья, фигурами херувимов уносившиеся в
далекие пробоины мусорных баков пространства, ехал грузовик, перед которого
являлся огнем покрытым телом, дергавшимся в агонии, произошедшей не иначе,
чем из самой Геенны; смех, следуя за средством передвижения боли, разрывал
ушные каналы Искариотова. Машина неслась прямо на старца. Миг... Верхняя
часть туловища мудреца приспособилась в цепких пальцах разложенных в обьятих
мировой любви рук; нижняя же, выделяясь, по большей части, ногами, путалась
давлением, измельчавшим кости, под колесами.
Лицо чудовища... Искариотов никогда не забудет его: червонного оттенка
блеск пупырчатого, с прожилками белой слизи, носа вертелся во все стороны
под действием вращательного рефлекса; глаза выпучены внутренней аговенью
бесовского накала, временами они задирались на самый лысый лоб; пасть рвала
тело старца, неведомым Искариотову образом продолжая толстую нить хохота.
Иван Соломонович не мог пошевелиться до того момента, как взгляд чудовища не