"Игорь Гридчин. Курорт - это то место, где хорошо." - читать интересную книгу автора

Сегодня я проспал до обеда, так как всё начальство выехало либо в
дырку, либо в женский вид. Проснулся я оттого, что кто-то лил мне воду
на лицо и за шиворот. Открыв глаза, я вижу низкое серое небо, с
которого шёл мелкий противный дождь. Кругом пейзаж, знакомый уже сотню
лет. Ржавое железо, мокрый вонючий бетон, грязь, чахлые Костики
(кустики), отсутствие солнца и горизонта, промозглость и сырость,
обычно приветствуемые, вызывают у меня ничего кроме тревоги и чувства
противного. Справа и слева в такой же по сути грязи копошились бойцы.
За загоном постанывают заключённые. Голова раскалывается, во рту
привкус, всё тело ломит. Откуда-то доносятся отзвуки жутко
депрессивной музыки в очень низкочастотном исполнении. Жутко хотелось
спать. В голове, кроме боли, я могу найти только не очень приятные
воспоминания. Когда я был кем либо в той или иной степени унижен,
обижен, терял что-то или кого-то, был обманут. Hад левым ухом
пощёлкивает счётчик обид, приближаясь к бесконечности. Чувства и
слова: злоба, опустошённость, безысходность, горесть, скорбь, вечная
обида, ненависть к самому себе. Все тоже выглядят подавленно,
вероятно, с ними происходит то же. Вот второй номер пулемётного
расчёта тащит из кобуры пистолет и застреливается в рот. И вот
заключённые, которых это коснулось в той же мере, как и нас, увидев
возможность быстрой смерти, прут прямо на проволоку. Hе выдерживает
часовой, и, чувствуя себя мессией, которого предали, поливает свинцом
их, а слезами - форму. Ему искренне понятны проблемы безоружных
военнопленных. У него кончаются патроны и он швыряет туда гранаты из
подсумка. Заключённые собираются вокруг этих гранат, выделяют
главного, дёргают чеку и они уже там, куда хотели. Оказав помощь всем
страждущим, часовой достаёт свой именной пистолет, протирает рукавом
ствол и стреляется. Его труп выпадает с вышки, но он цепляется ногой и
остаётся так висеть. То тут, то там слышны выстрелы. Я думаю: "Пора и
мне, давно пора," - но тут откуда-то всплывает такое моё чувство, как
искреннее и беззаветное себялюбие. Оно убеждает меня не дурить с
оружием, говорит, что если я в себе проделаю дырку, то могу загнуться
даже не от потери крови, а от какого-нибудь мельчайшего вируса. Или,
если пуля войдёт как-то не так, я выживу и стану мучиться. Также я
вспоминаю, как я люблю такую погоду, пейзажи и музыку. За меня всё
решает чувство лени, и я засыпаю.

Запись 6.
Как оказалось впоследствии, выжил я и ещё радист из первого
отделения, да и то оттого, что за день напился мертвецки и даже не
смог встать, а просто лежал на земле пластом и плакал от своего
бессилия. Его никакая добрая душа не подстрелила, так как он пошёл в
кусты и упал, поскользнувшись, и все про него забыли. И он решил, что
останется жить назло другим. Это философское решение привело его в
полное спокойствие и он отрубился. Так мы с ним и сидели у подножия
красивой горы в альпийском лугу и играли в кости на оружие-трофей,
отбитый у пленных. Когда мы просадили всё оружие, решили играть на
землю. Скучно, я часто зеваю. Завтра придёт смена, а нам дадут особые
за задание, за потери в подразделении, за особые заслуги и так далее.