"Аполлон Григорьев. "Роберт-дьявол" (Из записок дилетанта)" - читать интересную книгу автора

возвышенно-бесстыдна, как негою и томлением дышит ее каждое дыхание! Да! это
искусство, это искусство, принесшее в жертву ложную жеманность, это апотеоза
страсти, апотеоза томления - в очах безумство, в каждом движении - желание.
Посмотрите, с каким умоляющим видом молит она Роберта, как жадно пьет она
кубок, как нежно-сладострастно подает его. Посмотрите, как потом, под
томительные звуки виолончеля, под эту вакханально-нежную, под эту обаятельно
и тонко-развратную музыку, она то плывет в море сладостных грез, то с пылом
желания стремится на грудь Роберта, то манит и зовет, то замирает в
безумном, неистовом лобзании... О да! это искусство! честь и слава
искусству!
Но вновь запрыгали бесовские звуки... из бездн вырвались духи. Час ваш
пробил, воздушные тени. А она - царица теней, посмотрите, как отчаянно
вырывается она из когтей бесов, какой змеею ускользает она, но тщетно,
тщетно... Час твой пробил, приговор произнесен над тобою, жрица страстей!
Оглушительный гром рукоплесканий потряс залу театра. Искусство
торжествовало.
Я вышел, чтобы отдохнуть от впечатлений и чтобы не видеть четвертого
акта, исполняемого всегда убийственно, - и возвратился тогда уже, когда
оркестр начал хор пустынников.
Страшное действие производила на меня всегда интродукция перед явлением
Роберта и Бертрама; в этих ломаных звуках высказалась вся завязка драмы.
Роберт влечет Бертрама - и начинается борьба неба и ада, религиозных песней
с проклятиями демона. Бледный, истерзанный, неподвижный Бертрам полон
рокового сознания гибели. Но - какою сатанинскою любовью дышит каждый звук
его, как стесняют грудь его слова: "Wahle nunmehr, Robert...", {"Выбирай
сейчас же, Роберт" (нем.).} его признание, его мольбы... "Приговор
произнесен!" - говорит Роберт, - появляется Алиса.
Я затаил самое дыхание. Декорации исчезли передо мною; в каком-то
тумане виднелись и светлый дух, и опаленный проклятием демон.
Апокалипсическая, неземная драма совершалась передо мною... артист был выше
всех трагиков в мире, когда раздирающим голосом, изнеможенный, истерзанный,
на коленях, не пел, но стенал скорее:

Mein Sohn, mein Sohn, lass trostlos mich nicht sterben,
Seh, ich knie vor dir... {*}
{* "Сын мой, сын мой, не дай мне умереть безутешным,
Смотри, я на коленях пред тобою" (нем.).}

Посыпались адские диссонансы борьбы, страдания, отчаяния, молений... Я
почти выбежал из театра, в моих ушах звучало "Seh, ich knie vor dir...". Мне
не хотелось после этого слушать довольно мескинного {8} окончания величайшей
из трагедий.


ПРИМЕЧАНИЯ

При жизни Григорьева его автобиографическая проза печаталась в журналах
большинство произведений опубликовано с опечатками и искажениями. Новые
издания его прозы появились лишь в XX в., по истечении 50-летнего срока со
смерти автора (до этого наследники были, по дореволюционным законам,