"Аполлон Григорьев. Офелия (Одно из воспоминаний Виталина)" - читать интересную книгу автора

желал ей счастия, - я сказал ей, что желаю ей счастия... что желаю ей...
любви, прибавил я так тихо, что только она одна могла это слышать.
Она вспыхнула, она опустила глаза в землю, и опустила стыдливо, как
девушка, страстно, как женщина, лукаво, как ребенок.
- Завтра мы увидимся с вами, братец?.. - прошептала она мне на
прощанье.
Я отвечал утвердительно, - и точно отправляюсь нынче с отцом и с
Вольдемаром на одну свадьбу, где она должна быть.

Сентября 4.

Лучи жизни, лучи молодости исходят от этой девочки; я опять был весел,
я опять предавался безумному веселью, веселью беспритязательному, с
забвением о гнусной натянутости всего этого овоскресенившегося люда, с
забвением о сальных свечах пополам с восковыми... с забвением о самом себе,
о своей любви, обо всем, обо всем...
Она вошла так хороша, так отделена от всего этого натянутого и
перетянутого мирка, так молода, так проста в каждом своем движении. Каким
чутьем поняла она, что простота и изящество - одно и тоже? - кто сказал ей,
что ее природа одна из избранных женских природ?..
Она бросила мне так резво и вместе кокетливо свой голубой шарф, когда
встала за невестой...
Я один ходил с нею, я пользовался моими правами брата в пятнадцатом
колене, пользовался своим беспритязательным положением в отношении к ней,
клал руку на ее стул, сидя с нею, и она так близко наклонялась ко мне, что
несколько раз я чувствовал прикосновение ее локонов... Меня самого озаряло
ее сияние, я был весел, я был доволен собою. Мне было хорошо оттого, что во
всем этом кружке - она чужда всем, кроме меня, - что она улыбается только
мне, что ее глаза смотрят прямо и ясно только в мои глаза; мне было хорошо
оттого даже, что ее отец смотрит на меня, как на родственника, которому в
состоянии поручить, пожалуй, одному, отвезти свою дочь домой в карете...
Глупо и смешно - а я рад бы был, если б кто-нибудь сказал о ней замечание, к
которому бы я мог придраться... Я был молод до того, что чувствовал себя
способным драться за нее на дуэли.
Я был рад даже тому, что Вольдемар поехал только для меня, что он
бесился на непорядочность, что он хандрил и не замечал ореолы, которая
окружала эту девочку.
- Вот, скоро, может быть, мне придется быть шафером, - сказал я отцу.
И мне стало грустно, мне стало больно - но за нее ли только, за ее ли
будущее?..
Сегодня со мной такое сладко-болезненное состояние, что мне не хочется
оторваться от вчера, от воспоминаний о вчера, от моего дневника...
Мне как-то неловко, как-то стыдно даже, и между тем в этой неловкости,
в этом стыде так много счастия! Вчерашнее впечатление еще лежит на всем,
лежит так, что нет сил возвратиться к прежнему взгляду на жизнь.

Сентября 5.

Впечатление неизгладимо, но оно тяготеет надо мною, оно давит меня, оно
обратилось во что-то глубоко-грустное, болезненно-печальное.