"Дмитрий Васильевич Григорович. Рыбаки (Роман из простонародного быта) " - читать интересную книгу автора

уже, чем бы выразить свою радость, принялась снаряжать для него завтрак.
Между тем Петр и Василий, встречавшиеся уже не в первый раз с Акимом,
вступили, слово за словом, в разговор. Сначала послышались расспросы о том,
как поживают там-то и там-то, что поделывает тот-то, каковы дороги, что
говорят на стороне, и проч. и проч.; наконец речь завязалась и сделалась
общею. Младший сынишка Глеба, смотревший до того времени с каким-то немым
притупленным любопытством на спутника Акима, продолжавшего дико коситься на
все окружающее, подсел к нему ближе, начал улыбаться и даже вынул из-за
пазухи дудку из муравленой глины. Но все эти попытки первоначального
ознакомления были вскоре прерваны старушкой, неожиданно явившейся из-за
печки с горшком в одной руке, с чашкой и ложками - в другой. Суетливо
перекидывая то одну ногу, то другую через невод, который шел изгибами по
всему полу, она добралась наконец до стола.
- Прикушай, батюшка, прикушай, Акимушка, - промолвила она, ставя свою
ношу на стол, - я чай, умаялся с дороги-то? Куды-те, я чай, плохи стали ноне
дороги-то! Парнишечке-то положи кашки... потешь его... Сядь поди,
болезный... А как бишь звать-то его?
- Гришутка, матушка Анна Савельевна, Гришутка!
- Сядь поди, Гриша, сядь, соколик!
- Ах ты, матушка ты наша! Ах, ах! Анна Савельевна, как нам за тебя бога
молить! Ах ты, родная ты наша! - воскликнул Аким, разводя руками и умиленно
взглядывая на старуху.
Язык Акима, смазанный жирною ячменной кашей, ободренный ласковым,
приветливым приемом, скоро развязался и замолол без устали: дядя Аким, как
уже известно, не прочь был покалякать. Не прерываясь на этот раз охами и
вздохами, которые, за отсутствием грозного Глеба Савинова, были совершенно
лишними, он передал с поразительною яркостью все свои несчастия, постигшие
его чуть ли не со дня рождения. Из слов его оказалось, что свет переродился
и люди стали плохи с того самого времени, как он лишился имущества и
вынужден был наниматься батраком. Он ли не был работником? Он ли не
старался? Нет! Не только никто не дал цены ему, но даже никто не сказал:
спасибо! Затем дядя Аким перешел к воспоминаниям более современным и,
пропустив почему-то житье свое у покойной солдатки, принялся пояснять
настоящее свое положение. Он повторил вчерашнюю историю свою с сосновскими
мужиками и объявил, что вот так и так, коли не вступится теперь Глеб
Савиныч, коли не взмилуется его сиротством, придется и не весть за что
приниматься.
- Да мне что! Куда бы еще ни шло! Пропадай, старая собака: туда и
дорога! - примолвил он, махнув рукою. - Не о себе толкую... Вот кого жаль! -
подхватил он, указывая на Гришку. - Его хотелось бы пристроить, к
какому-нибудь делу произвести... И то сказать: много ли съели бы мы хлеба у
Глеба Савиныча! Много ли нам надыть? Ведь не то чтобы даром, братцы, не
даром же, матушка Анна Савельевна! Знамо, не стал бы лежать на печи: послать
куда, сделать ли что - во всем подсобил бы ему... Я ли не работник! Ну, вот
и паренечек также. Вестимо, он теперь махочка: взять нечего; ну, а как
подрастет, произойдет ваше рыбацкое рукомесло, так и он также подмогать
станет... Я ведь не даром прошусь. Вот об этом-то более и хотел поговорить с
Глебом Савинычем... Да вишь ты, он какой крепкий!.. А чего бы, кажись, ему
отнекиваться? Я ведь не из-за денег, не из платы бьюсь: только из хлеба и
хлопочу...