"Николай Федорович Григорьев. Избранное. Повести и рассказы " - читать интересную книгу автора

машинально, кое-как очистил место и сел в снег. Лениво забрезжила мысль: "А
не удовольствоваться ли преподаванием математики?.. Спокойно поеду в Пензу,
где открылась вакансия в Дворянском институте. Стоит ли из-за физики с
протестом ломиться в комитет?.. Это значит опять проедаться здесь, в
Казани, - когда-то протест уважат! А может ведь случиться - не уважат
вовсе..."
И заколебался Илья Николаевич - усталость от напряженных занятий и
нервной встряски брала свое. Подумалось: "А в Пензе, сказывают, тишина да
благодать..." Мысленно он пытался уже распрощаться с физикой, но не смог:
"Любимица моя, да что же это я делаю... Предать тебя? Нет!" - И как обрубил
малодушные соображения: "Нет и нет!"
Решил оставаться в Казани, добиваться своего. Он не мыслил себя
учителем иначе, как прочно стоящим на обеих ногах: математика плюс физика.
Жизнь впроголодь уже не страшила его - была бы цель достигнута!
Он вновь и вновь подвергал полному анализу свой пробный урок по физике
и приходил к выводу: "Поступили несправедливо. Больше того - жестоко!.."
Вспомнилось, чего и не хотелось вспоминать... Некий вельможа экзамен по
физике превратил в балаган.
А было так. Ульянов уже заканчивал отвечать пробный урок и был в том
приподнятом настроении удовлетворения собой, когда чувствуешь - дело
сладилось: двухмесячный напряженный труд подготовки как бы сам сказал все
за себя строгим экзаменаторам. И профессора из-за зеленого сукна уже
одобрительно кивали ему, поглядывая на чернильницы, чтобы обмакнуть перья.
В высокой оценке пробного своего урока Ульянов не сомневался...
И вдруг будто холодным сквозняком пахнуло в зале. Лица экзаменаторов
вытянулись, кое-кто из них поморщился, и Ульянов обнаружил, что никто на
него уже не смотрит. Взгляды всех устремились поверх его головы, туда, где
вход в зал. Затем профессора один за другим - кто ловко и быстро, кто
медленно, как бы нехотя - поднялись со своих мест. Ульянов стоял, не смея
обернуться: было ясно - появилось какое-то значительное лицо. Делами
университета, он слышал, занимается ревизор из Петербурга, сенатор.
Ульянов терпеливо ждал, что его наконец отпустят. Тем временем мимо
прошагал пожилой господин в мундире. Вся грудь расшита золотом. Штаны
белые, но и на них золотые дорожки. Илья Николаевич с любопытством глянул
на невиданное по блеску одеяние. Он уже догадался, что это тот самый
сенатор, о котором столько тревожных разговоров: однако ничего похожего на
страх перед ревизором не испытал. Напротив, ему понравилась
благовоспитанность вельможи: поздоровался он с профессорами, сделал
уважительный поклон и пригласил всех сесть. Рядом с председателем комитета
образовалось свободное место, на которое был приглашен и сам сенатор.
Тот пошептался с председателем, видно интересуясь, что происходит в
зале, потом кивнул и посмотрел на Ульянова. Илья Николаевич стоял
выпрямившись, а под взглядом ревизора вытянулся еще больше, вскинул голову
и чуть-чуть улыбнулся, показывая этим, что он ждет вопроса и рад будет
отвечать. И не о себе сейчас он подумал: он жаждал в меру своих скромных
сил защитить репутацию родного университета, которую, как видно, столичный
ревизор взял под сомнение. Ульянов почувствовал, что в нем возгорается
душевный подъем, вдохновение, что ответ его на любой вопрос экзаменационной
программы будет блестящим, и только одного опасался: как бы сенатор не
раздумал его спрашивать.