"Сергей Тимофеевич Григорьев. Ржава Правая " - читать интересную книгу автора

вагонные скаты, бутылочные домкраты, хорошая плотничья артель,
слесаря-мостовщики, опытные закоперщики и, наконец, сколько угодно живой
рабочей силы: к нашим работам одним росчерком пера командарма прикрепили
большую немецкую колонию, почти город, Нейкирк. Я мог согнать на работу
пятьсот, восемьсот, тысячу человек прекрасных работников. Поля стояли
запустелыми, истоптанные гражданской войной. Осенний сев был далеко. Мы
прозвали немцев "баронами": они работали у нас, храня гордый и надменный
вид. Еще бы! Германцы лишь только ушли. Фронты после подрыва ржавского
моста отошли далеко на другие переправы, однако не было сомнения в том,
что самая успешность наших работ вернет боевую линию на решающее
направление: Вишенки - Нейкирк. Германцы нас могли еще попятить. Однажды,
когда ферма была уже нижним поясом выше баков и мы ее накатывали на свое
место, над мостом покружился, не бросая бомб, германский разведчик с
черными крестами на крыльях.


III

Оставалось одно - и Хрящ оказался прав - самое главное: опустить
ферму на опорные камни. Устой и бык были мало повреждены подрывом. Давно
ушли с работ каменщики и бетонщики, сделав свое дело. Опускать ферму с
помощью бутылочных домкратов было невозможно. Они сослужили нам службу при
подъеме фермы. Но тут могли погубить весь трехмесячный труд. Подпертую в
сорока - пятидесяти местах бутылочными домкратами ферму нельзя было ровно
и плавно опустить понижением столь многих опорных точек. Старчинов с
грозным приказом командарма носился на паровозе по всей округе,
исчерченной вдоль и поперек заводскими и рудничными путями, разыскивая
обещанные нам и куда-то эвакуированные шесть стотонных гидравлических
домкратов, - и вот наконец в Николаеве из шести нашел четыре, но без
воротников они не годились, были просто чугунным хламом. Узнав об этом из
разговора со Старчиновым по аппарату, я встревожился сильно и пошел
сообщить печальную новость Хрящу. Иван Иванович выслушал меня видимо
равнодушно, что меня обидело и огорчило. Он слушал меня, все глядя на
песок, где слонялись без дела и валялись, греясь на солнце, наши люди...
- Надо что-нибудь изобретать, - попробовал я вывести Ивана Ивановича
из его грустной задумчивости.
- Изобретайте, ангел мой. - И дружно перешел на "ты" - Довольно мы с
тобой, хлопче, изобретали. Три месяца не знали ни сна, ни покоя. У меня
еще ни разу и не клюнуло, а твои телеграфисты, в рот им пирога с горохом,
у меня все удочки порастаскали. Все, видишь ты, у них задевы. Если у тебя
задев, то, хлопче, сымай штаны, лезь в воду, найди, где задело, отцепи, а
не дергай зря с берега...
Я понял, что Иван Иванович, говоря так, имеет в виду вовсе не Дылду с
Головастиком, а меня самого. В самом деле, у нас в работах получился задев
основательный. И зря было дергать старика. Я все-таки сделал еще робкую
попытку хоть рассердить Хряща:
- А если глубоко задело, Иван Иванович? Тогда что?
- Глубоко? Сымай сорочку, сукин сын, ныряй, до той поры ныряй, пока
задева не найдешь. Вот как мы рыбу ловили! А вы, хлопче, как? Вы увидали
чужие крючки - готовое дело! Эге ж! Да у Ивана Иваныча крючков целая