"Владимир Григорьев. Образца 1919-го" - читать интересную книгу автора

- Этого я не утверждал, насчет чуда, - осторожно возразил неизвестный
и отпустил комиссару особенный взгляд. - Не говорил.
Комиссар перехватил взгляд неизвестного, выдержал его, и сумасшедшая,
нелепая мысль обожгла голову Струмилина.
- Вот что, - сказал он собранию, - времени до утра в обрез.
Разойдемся по цепи. А я с товарищем еще поговорю.
И, сгибаясь в двери, люди поодиночке вынырнули из прокуренного
блиндажа в ночной воздух осени. Заместитель выманил за собой Струмилина.
- Ты эту гниду к пролетарской груди не пригревай, - люто прошептал он
во мраке, под звездами. - Верь моему политическому чутью.
- Ну-ну, - усмехнулся Струмилин.
- С мировой буржуазией, товарищ Струмилин, перед лицом смерти
заигрываешь. Не "ну-ну", а мнение свое куда надо писать буду, коли в живых
останусь. Запоешь!


Итак, сумасшедшая, нелепая мысль котельным паром ошпарила трезвый ум
комиссара Струмилина.
"Этот человек совершит чудо!" - горячо разлилось под черепом
комиссара.
Убежденный материалист, Струмилин еще и сам не понимал, каким образом
он мог войти в столь чудовищный разлад со всем своим багажом. Надеяться на
чудо! В цепи его размышлений еще не хватало какого-то важного звена, и,
вероятно, в мирной гражданской обстановке отсутствие этого звена пустило
бы ход мысли на рельсы другого, короткого пути, в тупике которого состав
силлогизмов лязгнул бы на тормозах строкой: "Этот человек - жулик и
шарлатан!"
Но сейчас чудесные действия незнакомца, необыкновенный вид и
многозначительная игра слов взывали не к ходу будничной логики, а к
трепетному движению той заветной интуиции, наличие которой не каждый
признает, ибо не каждого господь наградил ею.
"Совершит чудо!" - кричала струмилинская душа, и, затаясь, он ждал,
когда останется с незнакомцем наедине.
Дверь хлопнула, пламя коптилки легло набок, и тень перебежчика
мотнулась по стене, будто ее застали врасплох или ткнули в грудь. Сам же
перебежчик стоял неколебимо в тусклом свете горящего керосина и только
шептал в дырочки своей чертовой шкатулки, шептал и прикладывался к ним
ухом.
Комиссар прислушался. Тень перебежчика, покачавшись, встала на место,
и Струмилину почудилось, что это она бормочет призрачные, невесомые
заклинания, а сейчас шагнет к Струмилину и скажет в полный голос что-то
окончательное, роковое, по-русски. Шаманские, на погребной сырости
замешанные словеса копила в себе эта шкатулка.
"Не немецкий, - быстро определил комиссар. - Не французский. Не
английский. Чешский? Нет".
"Ну..." - сказал себе комиссар, поправил пояс, строевым шагом подошел
к неизвестному, положил ему руку на плечо, взглянул в упор холодным
взглядом, хорошо известным балтийскому полку и за его пределами, а также
еще одному деятелю, который вел, вел-таки однажды комиссара под дождичком,
вел и ставил спиной к гнилому дубу, матерился и прицеливался...