"Александр Степанович Грин. Тайна леса" - читать интересную книгу автора

лесом, тянулась к земле, свободной от унылого буханья машинных прессов и
мелкой железной пыли, отравлявшей растительность. Он испытывал тяжелое,
бессознательное, хныкающее страдание и умиление перед неизвестным, трогающим
его щедрой мощностью сил, брызжущих во все стороны, как кровь из раненого,
полнокровного тела. Он только сказал, вспоминая слова песни:

Хорошо бы во лесочке
Под-оехать ко милочке...

К себе он чувствовал сладкую, тягучую жалость и глубокую ненависть за
все: нищету города и слякоть подвала, убийственный монотонный труд и
золотушных детей. И за то, что никак не мог уяснить - чего же он хочет, и
чего не хочет, и где же радость?
Крупное, трехэтажное ругательство выползло на его губы и скорчилось,
придавленное безмолвием. Щеки полировщика вздрагивали, а слезящиеся,
узенькие глаза скупо точили на них нудную, соленую влагу. Он повернулся
лицом к земле и поцеловал ее в колючую хвою нежным, исступленным лобзанием,
как целуют грудь женщины.
Но едва ли знал он, почему это так вышло: голова, проспиртованная
суточным пьянством, одиночество, расстроенные вконец нервы...
Желтые лоскутки солнца, блеклая ржавчина сосновых стволов и пестрые,
цветные лужайки. Небо еще бледно, заспано и холодновато-холодновато, как
утренняя вода для горячего, после сна, лица.
Полировщик проснулся. Пробуждение его было резко от холодного воздуха,
ночная сырость, постепенно проникая в одежду, копила там дрожь утреннего
озноба; полировщик, содрогаясь всем телом, сел, застучал зубами и
осмотрелся.
Пьяница лежал рядом, ничком. Тело его, одетое в приличный черный
костюм, напоминало положением своим букву Т - раскинутые и согнутые в
кистях, ладонями вверх руки. Его шляпа высовывалась из-под лица смятым
краем, коротко остриженные, черные волосы смотрели на полировщика слепым
взглядом затылка. Сохраняя в лице выражение осторожной предупредительности,
полировщик нагнулся, взял руку соседа, испуганно подержал ее несколько
моментов и выпустил, рассматривая круглыми, как пуговицы, глазами
почерневшую кровь лица. Из-за уха к щеке лежащего тянулась запекшаяся,
неровная полоса, и пьяный вчера - сегодня стал для полировщика трупом.
Опущенная рука хлопнулась на траву и, повернувшись, приняла прежнее
положение. Возле нее лежал револьвер, полузакрытый стеблями.
- Караул, - закричал полировщик, пятясь, как лошадь от узды. - Ай! Ай!
Ай!
Весь в жару от волнения, он то подходил ближе, то оглядывался,
топтался, кружась вокруг мертвого, охая бессмысленно, торопливо ругаясь.
Труп казался ему обманщиком, чем-то вроде пройдохи, клянчащего на бутылку, и
возбуждал в нем острое любопытство, смешанное с презрением.
- Дурак... ах ты господи! Дурак! - выпячивая губы, тянул он. - Руки на
себя наложить, какие же это способы... а?
Бодрый от сна, он вспомнил, какой он хороший мастеровой, как его
уважает начальство, как в следующую получку он непременно, непременно
принесет домой все, решительно все, до одной копеечки, и почувствовал к
мертвецу презрительную жалость, нечто вроде презрения мужика к барину,